Правовые ценности императорской России в зеркале Правительствующего Сената

Полный текст

А. Н. Верещагин.

Кассационный Сенат (1866–1917). Очерки устройства и деятельности верховного суда Российской империи

В наше время трудно писать о реформах. После десятилетий мучительных и зачастую бестолковых экспериментов они вызывают уже не завышенные и заведомо несбыточные ожидания, как прежде, а скорее настороженность и предубеждённость. Может даже показаться, что удавшихся преобразований и вовсе не бывает, а есть только недостаточно изученные…

Тем не менее судебную реформу 1864 г. в историографии традиционно признают одной из наиболее успешных. Она создала суд, конечно, далеко не идеальный, но значительно более совершенный, нежели тот, что существовал в России до середины 1860-х гг. или после 1917 г. Это был удивительно удачный опыт, но как ни странно, он сравнительно редко привлекает к себе внимание исследователей. Во многом тут сказываются объективные препятствия: историкам, как правило, не хватает юридической подготовки, а юристы обычно плохо знают исторический контекст споров вокруг той или иной нормы, да и не чувствуют преемственности правовых систем прежней империи и современной федерации.

Поэтому новая книга А. Н. Верещагина – кандидата исторических наук, защитившего диссертацию в МГУ им. М. В. Ломоносова в 1997 г., и доктора права, получившего степень в Эссекском университете Великобритании, а ныне являющегося главным редактором журнала «Закон», – представляет исключительный интерес¹. Она посвящена организации и работе одного из ключевых институтов, созданных реформой 1864 г., – кассационных департаментов Правительствующего Сената (вслед за современниками автор именует их для краткости «Кассационным Сенатом»). Прослеживая историю этих подразделений, наделённых властью «верховного кассационного суда, … один для уголовных, другой для гражданских дел» (ст. 114 Учреждения судебных установлений), автор характеризует всю систему осуществления правосудия в пореформенной России, как в её общих чертах и первоначальном замысле, так и в деталях и повседневной практике. При этом юридические нормы и институты возникают и меняются в книге не сами по себе или по некоей одному исследователю ведомой логике, но развиваются в напряжённой борьбе идей и людей, то сближавшихся, то резко расходившихся друг с другом, и под влиянием тех или иных конкретных проблем, возникавших при столкновении мысли законодателя или толкователя закона с реалиями империи. Жанр очерков позволяет автору в каждом конкретном случае выстраивать особую драматургию событий, а читателю – следовать за захватывающими интригами разногласий, колебаний и решительных поступков, выливающихся в итоге в очередной нормотворческий прецедент, из которых постепенно складывается пёстрая, но отнюдь не мрачная картина правового пространства царской России.

Нельзя не отметить и то, что книга написана ярким, образным, местами даже хлёстким языком, и стилистически напоминает лучшие образцы дореволюционной публицистики и мемуарной прозы, что отнюдь не снижает её научных достоинств. Напротив, она показывает, что гуманитарная наука – не мёртвое каталогизированное знание, пригодное лишь для постмодернистских игр в деконструкцию и гипертексты, а живое и необходимое для жизни осмысление опыта других людей, умевших широко мыслить и глубоко чувствовать и потому собственно и оставивших нам память и памятники высокой правовой, законодательной, административной, интеллектуальной, художественной и иной культуры. Времена Российской империи ушли давно и безвозвратно, условия не раз изменились, некогда разрушенные структуры не подлежат реставрации и не нуждаются в пародийном копировании. Но её прошлое по-прежнему будит ум примерами смелого и самобытного государственного и общественного творчества, диалогическое обращение к которым возвращает их в нашу действительность, делая её гораздо богаче и восстанавливая рвущуюся нить исторической преемственности независимо от каких бы то ни было политических форм.

Очерки Верещагина, погружающие читателя в, казалось бы, совершенно неактуальные нюансы минувшего, написаны с болью за настоящее и с заботой о будущем. Его эмоциональные выпады, по-видимому, сознательно провоцируют полемику, которая привлекла бы дополнительное внимание к работе и её проблематике. Хочется надеяться, что книга придаст новый импульс изучению судебной реформы 1864 г., созданных ею учреждений, связанных с ними людей и политической системы пореформенной России в целом.

В обсуждении труда А. Н. Верещагина приняли участие доктора исторических наук Д. А. Андреев, Е. А. Крестьянников и А. С. Минаков, а также кандидаты исторических наук Т. Ю. Борисова, И. И. Верняев и А. В. Мамонов.

Материал подготовлен А. В. Мамоновым

DOI: 10.31857/S2949124X24060196, EDN: RKZQVI

Андрей Минаков: Правовые ценности императорской России в зеркале Правительствующего Сената

Andrey Minakov (Moscow State Pedagogical University, Russia; Institute of Russian History, Russian Academy of Sciences, Moscow): The legal values of Imperial Russia in the mirror of the Governing Senate

Несмотря на неоднократное изменение своих полномочий и функций, Правительствующий Сенат вплоть до крушения царской России занимал особое положение среди её высших политических институтов. Согласно Своду законов, это было «верховное место, которому в гражданском порядке суда, управления и исполнения подчинены все вообще места и установления в империи»². Неудивительно, что его устройство и деятельность не раз освещались в историографии – как в специальных монографиях, так и в обобщающих трудах, среди которых, конечно, выделяется пятитомная «История Правительствующего Сената за двести лет», изданная в 1911 г. Вместе с тем роль Сената в формировании правосознания русского общества в пореформенный период всё ещё нуждается в изучении. И весьма важным шагом на этом пути является выход книги историка и юриста А. Н. Верещагина, посвящённой кассационной деятельности сенаторов.

Историю Сената автор делит на три периода: «начальный» (1711–1763 гг.), «средний» (1763–1864 гг.) и «зрелый» (1864–1917 гг.). Со времён Петра I самодержцы выражали желание управлять страной, уважая дарованные подданным права и действующие законы. Оптимизация судебной системы неизменно являлась одним из приоритетов правительственной политики даже в условиях стремительных перемен и в отсутствие кодифицированного законодательства и профессиональных юристов.

Хотя Верещагин видит в Сенате преемника Боярской думы (с. 7–8), упоминание о которой к 1704–1707 гг. исчезает из документов, скорее к нему перешли дела Расправной палаты и Ближней канцелярии, превратившейся в центр распорядительной, законотворческой, судебной власти при царе и затем трансформированной в делопроизводственную часть Сената. Учреждая его, Пётр I создавал не собрание советников, а постоянный орган с широкими полномочиями и строгой отчётностью, обеспечивавший текущее управление государством во время бесконечных походов и отъездов монарха³. При Александре I и Николае I подготовка кодификации неизбежно вела к переменам в судебной системе (с. 19). И если ранее включение в Полное собрание законов судебных решений объяснялось вынужденными исключениями или даже ошибками составителей⁴, то Верещагин усматривает в этом признание подобных прецедентов одним из источников права (с. 26–27).

В эпоху Великих реформ преобразование суда оказалось наиболее завершённым, несмотря на незрелость культурно-образовательной среды (с. 106–108) и недостаток юристов, остро ощущавшийся в первые пореформенные десятилетия. Сказывались и внутрикорпоративные противоречия, например, соперничество воспитанников Александровского лицея и Училища правоведения с выпускниками юридических факультетов университетов (с. 90), к концу XIX в. численно преобладавшими среди чиновников судебного ведомства над «лицеистами» и «правоведами», но не имевшими их привилегий. Между тем наполнить штаты разраставшейся судебной сети и удовлетворить постоянно увеличивавшийся спрос на адвокатов могли только университеты. По подсчётам А. Е. Иванова, в последние 20 лет существования империи именно юристы превалировали среди российских студентов. За 1896–1916 гг. их было выпущено около 34,5 тыс., тогда как лицеистов и правоведов в тот же период насчитывалось менее 2 тыс.⁵

На страницах книги часто встречаются яркие образы министров, сенаторов, судей, прокуроров, губернаторов, присяжных поверенных, учёных. В исследовании Верещагина тонкий психологизм сочетается с масштабным социокультурным анализом сенаторского корпуса. В приложениях приводятся ценные данные о личном составе Гражданского и Уголовного кассационных департаментов. По мнению Верещагина, должность сенатора не была синекурой, а её обладатели ответственно относились к служебным обязанностям и благодаря своим профессиональным и личным качествам внесли реальный вклад в утверждение принципа верховенства права и развитие правовой культуры русского общества (с. 132). Как правило, в кассационные департаменты назначали дипломированных юристов с опытом службы в судебных учреждениях. Однако чистота сенаторских рядов нарушалась, например, назначением бывших губернаторов (с. 173, 287). Правда, ещё П. А. Зайончковский подметил, что в кассационных департаментах это случалось редко, но в других практиковалось весьма активно⁶, бросая тень на весь Сенат, который становился предметом язвительного обсуждения как в бюрократических кругах, так и в прессе.

На заре реформ герценовский «Колокол» писал: «У нас мода, как скоро губернатор или какой высший чиновник оказывается таким мошенником, что уже из рук вон плохо, его делают сенатором… Конечно, губернаторы, назначаемые в сенаторы, недовольны своим назначением, потому что сенаторское звание не так доходно, как губернаторское место; но всё же сенаторское звание не ничтожно, всё же звание почётно»⁷. А. А. Половцов 16 декабря 1891 г. сетовал в дневнике на то, что «есть приказание государя о назначении сенаторами трёх губернаторов, негодность коих сделалась очевидной при борьбе с голодом»⁸.

Конечно, каждый такой эпизод следует внимательно разбирать, однако пополнение Сената вчерашними губернаторами объяснялось не только желанием обеспечить им комфортное продолжение карьеры. В атмосфере радикализации общества со второй половины 1860-х гг. самодержавие мирилось с независимостью и несменяемостью судей, включая сенаторов (с. 182–188), но старалось увеличивать среди них долю и влияние опытных и надёжных администраторов.

К началу ХХ в. нормы Свода законов по-прежнему сосуществовали в России с миром обычаев и своеобразным пониманием принципов справедливости во всех слоях общества. Идеи правового регулирования с трудом проникали в народные массы, встречая там недоверие и скепсис. Складывалась ситуация, когда, по меткому выражению крупного государствоведа тех лет Э. Н. Берендтса, «уважение к закону легко делается исключительно внешним подчинением, как норме временной или прихоти начальства»⁹. К тому же возможности новой судебной системы «плохо сочетались с традиционными схемами самодержавного мышления и умонастроений»¹⁰. Несмотря на вполне «европейскую» оболочку, она всегда функционировала с оглядкой на традиционные порядки, что с особой резкостью проявилось в годы Первой русской революции (с. 209–210).

Верещагин полагает, что судебная реформа 1864 г. ограничила прерогативы монарха в важной области управления, а кассационная деятельность Сената свидетельствовала о росте правосознания в России и обостряла противоречия внутри самодержавного строя. Способствовала этому и адвокатская корпорация, представители которой порою воспринимали свой труд как исполнение некоей миссии (с. 105).

Автор справедливо указывает на то, что «после введения Судебных уставов не на словах, а на деле было достигнуто равенство перед законом» (с. 83). Однако парадокс социального развития заключался в том, что оно насаждалось при сохранении крайнего неравенства в других сферах жизни. И тут Россия не отличалась от других империй, которые «поощряли определённое равенство на фоне различных видов неравенства»¹¹.

Благодаря исследованию Верещагина Сенат и судейский мир станут понятнее для читателей. Их эволюция являлась своеобразным мерилом готовности политической системы к модернизации, публичности и конкурентности. Сохранив верность букве закона даже в прокрустовом ложе неограниченной монархии, сенаторы установили высокую планку политико-правовых требований к государству. Её несоответствие характеру общественных отношений, проявившееся в начале ХХ в., являлось красноречивым предупреждением самодержавию, которому история оставляла катастрофически мало времени для обновления.

¹ Верещагин А. Н. Кассационный Сенат (1866–1917). Очерки устройства и деятельности верховного суда Российской империи. М.: Издательская группа «Закон», 2022. 616 с., ил.

² Свод законов Российской империи. Т. 1. СПб., 1832. Ст. 253. С. 65.

³ История Правительствующего Сената за двести лет. 1711–1911 гг. Т. 1. СПб., 1911. С. 56–59; Ключевский В. О. Боярская дума Древней Руси. М., 1902. С. 451–452; Реформы в России с древнейших времён до конца XX в. Т. 1. М., 2016. С. 331–334; Т. 2. М., 2016. С. 30–31.

⁴ Майков П.М. О Своде законов Российской империи. М., 2006. С. 7–8; Ерошкин Н. П. Полное собрание законов Российской империи // Советская историческая энциклопедия. Т. 11. М., 1968. Ст. 280–282.

⁵ Иванов А. Е. Высшая школа России в конце XIX – начале ХХ века. М., 1991. С. 318–319, 323.

⁶ Зайончковский П. А. Правительственный аппарат самодержавной России в XIX в. М., 1978. С. 203–204.

⁷ Колокол. 1857. 1 июля. № 1. С. 7–8.

⁸ Дневник государственного секретаря А. А. Половцова. Т. 2. М., 1966. С. 400.

⁹ Берендтс Э. Н. Связь судебной реформы c другими реформами императора Александра II и влияние её на государственный и общественный быт России. М., 2016. С. 121–122.

¹⁰ Уортман Р. С. Властители и судии: развитие правового сознания в императорской России. М., 2004. С. 456.

¹¹ Кирмзе Ш. Б. Империя законности. Юридические перемены и культурное разнообразие в позднеимперской России. М., 2023. С. 26.

Об авторах

Андрей Сергеевич Минаков

Автор, ответственный за переписку.
Email: otech_ist@mail.ru

доктор исторических наук, директор Дирекции изучения истории МПГУ, профессор кафедры истории России МПГУ, ведущий научный сотрудник ИРИ РАН

Список литературы

Дополнительные файлы