The influence of Jerusalem on the Russian culture

全文:

 

 

«Светися, светися, новыи Иеросалиме,

слава бо Господня на Тебе восия»

(Чин православного Пасхального

Богослужения)

Влияние Иерусалима на российскую культуру многогранно и имеет давнюю историю. Образ Святого города присутствует ещё в былинах — древнерусских, русских народных эпических песнях о героических событиях или примечательных описаниях эпизодов национальной истории XI–XVI вв. [1, с. 152–159]. Легенда о том, что именно в Иерусалиме находится пуп земли (центр земного мироздания), передавалась веками из уст в уста многими паломниками, направлявшимися из Руси на Святую Землю. Не случайно тема Иерусалима часто звучит в наиболее примечательном русском народном эпосе, получившем название «Голубина книга»:

«Иерусалим-город городам отец.

Почему тот город городам отец?

Потому Иерусалим городам отец:

Во тем во граде во Иерусалиме

Тут у нас среда земле.

Собор-церковь всем церквам мати.

Почему же собор-церковь всем церквам мати?

Стоит собор-церковь посреди града Иерусалима,

Во той во церкви соборней

Стоит престол божественный;

На том на престоле на божественном

Стоит гробница белокаменная;

Во той гробнице белокаменной

Почивают ризы самого Христа,

Самого Христа, Царя Небесного, —

Потому собор-церква церквам мати.

Ильмень-озеро озерам мати:

Не тот Ильмень, который над Новым градом,

Не тот Ильмень, который во Цареграде,

А тот Ильмень, который в Турецкой земле

Над начальным градом Иерусалимом»

[2, с. 37].

Стих о Каменной, или Голубиной, книге, по праву занявшей место священного сказания русского народа, был сложен в конце XV – начале XVI в. в форме вопросов и ответов, дающих в простой и доходчивой форме сведения о происхождении мира, людей, сословий, а также неординарную фольклорную космографию. Стих восходит преимущественно к ряду переводных апокрифических сочинений, которые в процессе бытования на Руси подверглись влиянию фольклора. В своём первозданном виде этот памятник древнеславянской литературы не сохранился, но с XVII в. стали появляться разные рукописные списки. Устное народное сказание повествует о том, что в городе Иерусалиме при царе Давиде из небесной тучи выпадала огромных размеров книга за семью печатями, заключающая в себе все тайны бытия. Наиболее красочно рассказ о нисхождении с Небес рукописного слова Всевышнего изложен в народном эпосе «Свиток Иерусалимский»:

«Во светлом граде Ирусалимове

В третьем часу воскресения Христова

Из седьмого неба выпадши камень,

Камень ни огнян, ни студен, ширины об аршин.

Тяготы ему не споведать никому.

Съезжалися к камню цари и патриархи,

Игумны, папы, священники,

Церковные причетчики, християне православные,

Служили над камнем три дни и три нощи.

Камень распадохом на две половины.

В том же камне есть свиток,

Иерусалимский список.

Кто ж его писал?

Ни патриарх и ни ангел Божий, —

Во прети Бог написал, Господа нашего Исуса Христа,

Его рукописание Духом Святым напечатано» [3, с. 233].

В народе священная книга стала называться «Голубиной», символизируя нисхождение Святого Духа, или «Глубинной» — от глубины её премудрости. В русском фольклоре Святой Град Иерусалим ассоциировался прежде всего с местом, где пошёл на мученическую смерть во имя спасения рода человеческого Иисус Христос, при этом сам Спаситель именовался не только Царём Небесным, но и повелителем царства Московского:

«Почему Ерусалим всем градам отец?

Потому Ерусалим всем градам отец,

Что распят был в нём Исус Христос,

Исус Христос, сам небесный царь,

Опричь царства Московского» [4, с. 173].

Иерусалим неоднократно упоминается в сказании о Егории Храбром, сыне св. Софии Премудрой и её трёх дочерях — Вере, Надежде и Любови:

«Как во городе, во Ерусалиме,

При царе было, при Фёдоре,

При царице было, при Софее,

Породила она Фёдору три дочери,

Ещё четвёртого Егория Хараброго…» [5, с. 103].

Далее стих повествует о необычайной встрече Егория Храброго в Иерусалиме с почитаемой на христианской Руси его матерью Софией Премудрой (ил. 1):

«Выходит Егорий на святую Русь.

Идёт во свой во Ерусалим-град.

Ерусалим-град — он пуст стоит;

Одни церкви! и стоит одна

Церковь Божия соборная, богомольная:

Во той во церкви его матушка,

Святая Софея премудрая,

На святые иконы Богу молится;

Молитва её к Богу доносится» [Там же, с. 107].

 

Ил. 1. Особо почитаемая икона Софии Премудрой в софийском Соборе в Новгороде

 

О нравах, быте и традициях русского паломничества на Святую Землю и в Иерусалим повествует былина «Сорок калик со каликою»:

«А из пустыни было Ефимьевы,

Из монастыря из Боголюбова

Начинали калики наряжатися

Ко святому граду Иерусалиму, –

Сорок калик их со каликою…

А и будут в граде Ерусалиме,

Святой святыне помолилися,

Господню гробу приложилися,

Во Ердане-реке искупалися,

Нетленною ризою утиралися» [Там же, с. 93].

Обычно русские «калики перехожие» собирались в дружины и ходили в Иерусалим через Балканский полуостров. В русских былинах рассказывается о каликах, совершающих восхождение в Святую Землю, в «славный город Иерусалим». В былине «Сорок калик» молодой богатырь Касьян Афанасьевич держит такую речь перед своими товарищами:

«Ходили калики в Ерусалим град вперёд шли…

В граде Ерусалиме святой святыни помолилися,

Господню гробу прилояшлися,

во Ердане реке искупалися,

нетленною ризою утиралися» [Там же, с. 97].

Народная фантазия зачастую живописала причудливые сюжеты, в которых воспроизводились необычайные странствия легендарных русских богатырей в Палестину и град Ерусалим. Так, в былине о Василии Буслаеве из города Господина Великого Новгорода рассказывается о том, что тот, осознавая, что «много дел неправедных совершил», решается со своей дружиною держать путь на Святую Землю, дабы там искупить вину за грехи и «укроти-тко своё сердце богатырское»:

«И поедем мы ко граду Ерусалиму,

Ко святой гробнице Христовой приложитися,

Святой святыне помолитися.

И склались молодцы-те на лодочку,

И поехали ко граду к Ерусалиму,

Ко святой гробнице Христовой приложитися.

Тогда никакая погода молодцов не сдерживает,

Против ветра едут, как сокол летит.

И приезжали они ко граду к Еерусалиму,

Пошли во Иордань-реку купатися;

И все купаются братия в рубашечках,

А молодой Василий Буславьевич тело́м нагим» [6, с. 16].

В наиболее полных версиях сказаний о Василии Буслаеве говорится о том, что ему не суждено было вернуться на родину: и он и ещё один русский богатырь Василий Игнатьевич погибли в сражении с сарацинами. Его сотоварищи хоронят их на Святой Земле и ставят на могиле крест с такой надписью:

«Лежат два удала добра молодца,

Два сильни могучи богатыри:

Да один-то Василей сын Игнатьевич,

Другой-то Василей сын Буслаевич,

Их убила сорочина долгополая,

Да та же ли чудь двоеглазая» [Там же, с. 107].

Самый известный богатырь русских народных сказок Илья Муромец в своей жизни часто встречался с каликами и жадно внимал их рассказам о Святой Земле. В былине «Илья Муромец и Идолище» сообщается о встрече богатыря с неким каликом Иваном, и тот поведал ему историю о своём хожении на Святую Землю:

«Сходил (Иван) к городу еще Еросолиму,

Там Господу-то Богу он молился есть,

Во Ердань-то реченьке купался он,

В кипарисном деревце сушился бы,

Господнему-то гробу приложился да.

Как тут-то он, Иван, поворот держал,

Назад-то он тут шёл мимо Царь-от-град» [7, с. 237].

Под впечатлением рассказа калика сам собрался в поход на Святую Землю, но дошёл только до Царьграда:

«Как приходил Илюшенька во Царь-от-град,

Хватил он там татарина под пазуху,

Вытащил его он на чисто поле,

Как начал у татарина доспрашивать:

«Ты скажи, татарин, не утай себя,

Какой у вас невежа есть поганый был,

Поганый был поганое Идолище»? [Там же, с. 238–239].

В России восемнадцатого столетия в эпоху классицизма и правления первого русского императора стараниями М.В. Ломоносова зарождается одическая поэзия. В этом особом лирическом жанре, призванном восхвалять величие царствующих особ, тема Святого Града и его наиболее выдающихся правителей времён процветания Иудейского царства, часто использовалась для возвеличивания сначала Петра I, в последствии — преемников его трона. В одной из первых своих од, посвящённых Петру Великому, М.В. Ломоносов восторженно восклицал:

«Великолепно облекися,

Российский радостный Сион,

Главой до облак вознесися:

Сампсон, Давид и Соломон

В Петре тобою обладают

И Голияфов презирают.

Сильнее тигров Он и львов,

Геройска бодрость в нём избранна:

Иссохнет на земли попранна

Свирепость змиевых голов» [8, c. 759].

В Оде Императрице Елисавете Петровне, самодержице всероссийской на день восшествия на всероссийский престол её величества государыни императрицы Елисаветы Петровны 1747 г., составитель первого нормативного описания русского языка писал:

«Отверзся в славе Божий град.

Ефир, земля и преисподняя

Зиждителя со страхом ждут!

Я вижу отрока Господня;

Приемлюща небесный суд» [9, с. 649].

Г.Р. Державин в Оде «На поднесение Его Императорскому Величеству Великого Магистерства Ордена святого Иоанна Иерусалимского и на победу над французами российским флотом, одержанную 1798 года», так представил образ Святого Города:

«Кто ж горня Иерусалима

Наследник сей и друг Христов?

В ком доблесть благодати зрима

И соподвижник кто Петров?» [10, с. 13].

Классики российской поэзии А.С. Пушкин и М.Ю. Лермонтов никогда не были в Иерусалиме, но иерусалимская тема не могла обойти стороной их творчество. Первая поэма А.С. Пушкина «Монах» (написана предположительно в 1813 г.) — почти дословное повторение начала 6-й главы книги пророка Исайи:

«Минуту дай с тобою изъясниться,

Оставь меня, не будь врагом моим.

Поступок сей наверно наградится,

А я тебя свезу в Иерусалим».

При сих словах Монах себя не вспомнил.

«В Иерусалим!» — дивясь он бесу молвил.

«В Иерусалим! — да, да, свезу тебя».

— Ну, если так, тебя избавлю я.

Старик, старик, не слушай ты Молока,

Оставь его, оставь Иерусалим.

Лишь ищет бес поддеть святого с бока,

Не связывай ты тесной дружбы с ним» [11].

Путешествие благочестивого праведника в Иерусалим на бесе — одно из наиболее ярких и известных повествований, включённых даже в житие святителя Иоанна Новгородского, избранного во служение с 1165 по 1186 г.: «За твою бесстыдную дерзость повелеваю тебе сею ночью отнести меня в Иерусалим и поставить у храма, где находится Гроб Господень; из Иерусалима тотчас же ты должен обратно перенести меня сюда в мою келлию в ту же самую ночь, и тогда я отпущу тебя» [12]. Похожий сюжет, согласно которому бес выступает в качестве спутника праведника, использовал Н.В. Гоголь в «Вечерах на хуторе близ Диканьки», а Н.С. Лесков — в повести «Очарованный странник».

М.Ю. Лермонтов размышлял о Святой Земле и Иерусалиме в знаменитой «Ветке Палестины» (1838 г.):

«Скажи мне, ветка Палестины:

Где ты росла, где ты цвела,

Каких холмов, какой долины

Ты украшением была? ...

Заботой тайною хранима

Перед иконой золотой,

Стоишь ты, ветвь Ерусалима,

Святыни верный часовой!» [13]

На создание произведения М.Ю. Лермонтова вдохновила пальмовая ветвь в квартире путешественника А.Н. Муравьёва, стоявшая рядом с иконами. Этот трофей приятель поэта, брат декабриста Александра Николаевича Муравьёва, привёз из своего путешествия в Палестину. Время написания стихотворения стало предметом спора для биографов, но большинство из них считает верным 1837 г.

Поэт в творении обращается к пальмовой ветке. Ветвь — это символ веры и мира. Идея сюжета была почерпнута из христианской традиции. Об этом свидетельствуют многочисленные образы, характерные для христианского мировоззрения: «Воды чистые Иордана», «Молитву ль тихую читали», «Всё полно мира и отрады». В его монологе затронуты многие религиозно-философские темы. Здесь читатель созерцает пейзажные зарисовки, знакомые по библейским сказаниям, мысли о жизни и смерти, размышления о Родине, разлуке и вере.

В другом стихотворении М.Ю. Лермонтова «Спор» (1841 г.) есть такие слова:

«Вот у ног Ерусалима

Богом сожжена,

Безглагольна, недвижима

Мёртвая страна» [Там же, с. 73].

Интерпретация сюжета о Святом Граде как средоточии бытия нашла отражение в творчестве таких известных поэтов и писателей Земли русской, как Константин Бальмонт, Борис Зайцев, Николай Заболоцкий, Михаил Пришвин, Александр Блок, Вячеслав Иванов.

Целый пласт более близкой к нам по времени русской поэзии пронизывают библейские мотивы, темы, образы. И не так важно, были авторы этих произведений паломниками на Святой Земле, как, например, П.А. Вяземский, И.А. Бунин, С.Я. Маршак, или не были — О.Э. Мандельштам, Б.Л. Пастернак, А.А. Ахматова, Н.С. Гумилёв, М.И. Цветаева... Все они без исключения любили библейскую обетованную землю, с любовью её воспевали, сопереживали трагическим событиям в её судьбе и истории.

В апреле 1850 г. П.А. Вяземский совершил поездку в Иерусалим. Впечатления от этого события были сохранены в путевом дневнике и стихах: «Иерусалим» (1850), «Палестина» (1853), «Одно сокровище» (1853), «Александру Андреевичу Иванову» (1858). Стихотворение «Иерусалим» стало первым, открывшим «палестинскую страницу» в лирике поэта. В произведении П.А. Вяземского выстраивается духовная вертикаль: «Иерусалим как крест спасения, Гефсимания — как образ меры Божественной любви и сострадания к человеку, как готовность Господа отдать себя на страдание во имя человека и, наконец, Елеонская гора, на которой произнеслись пророческие слова Господа о втором пришествии — как символ надежды и одновременно предостережения заблудившемуся человечеству» [14].

Иван Бунин посетил Палестину в 1907 г., и его путевые заметки вылились в цикл очерков и стихов о попранной чужими языками древней земле Израиля. Несколько произведений были непосредственно посвящены Иерусалиму:

«Это было весной.

За восточной стеной

был горячий и радостный зной,

зеленела трава.

На припёке во рву мак кропил огоньками траву.

... и сказал проводник: господин, я еврей

и, быть может, потомок царей...

Посмотри на цветы по Сионским стенам —

это всё, что осталось нам.

... кровь погибших в боях:

каждый год, как весна,

красным маком восходит она» [15].

О том, насколько глубоко проникся Иван Бунин географией, атмосферой и неисчерпаемой для вдохновения и творчества библейской тематикой, можно судить по следующим строкам:

«У ворот Сиона, над Кедроном,

На бугре, ветрами обожжённом,

Там, где тень бывает от стены,

Сел я как-то рядом с прокажённым,

Евшим зёрна спелой белены.

Он дышал невыразимым смрадом,

Он, безумный, отравлялся ядом,

А меж тем, с улыбкой на губах,

Поводил кругом блаженным взглядом,

Бормоча: “Благословен Аллах!”

Боже милосердый, для чего ты

Дал нам страсти, думы и заботы,

Жажду дела, славы и утех?

Радостны калеки, идиоты,

Прокажённый радостнее всех» [Там же, с. 417].

Иван Бунин настолько точно передал в своих стихотворных воспоминаниях пейзажи и фрагменты иерусалимских достопримечательных мест, что некоторые русскоязычные гиды зачитывают его палестинские строфы туристам, как бы говоря, что лучше того, что было прочувствовано поэтом, вряд ли можно повторить:

«Но вот вам отдых, мир и тишина.

Гора полдневным солнцем сожжена,

Русло Кедрона ветры иссушили,

Но в прах отцов вы посохи сложили.

Вас обрела родимая страна.

В ней спят цари, пророки и левиты;

В блаженные обители ея

Всех, кто в чужбине не были убиты,

Сбирает милосердный судия.

По горным склонам каменные плиты

стоят открытой книгой Бытия» [Там же, с. 225].

Трагическая тема падения Иерусалима и разрушения храма — одна из основных в русской «библейской» поэзии XIX – начала XX в. Причин тому множество: от огромного впечатления, производимого книгой пророка Иеремии, до попыток проведения аналогии между минувшим и настоящим. Но если стихи XIX столетия являются в основном парафразой строк из Священного писания или псалмов, то поэзия Серебряного века поражает новизной восприятия знакомой тематики. В стихах Александра Блока Иерусалим был подобен птице феникс: с одной стороны, это город страдания и горести, разрушенный, по предсказанию Христа, за прегрешения и высокомерие его жителей, а с другой — это символ будущего возрождения, вселяющий надежду на лучшее будущее. Его Иерусалим накануне заката эры иудейского Второго Храма ассоциируется с революционными событиями в Петрограде, а воскресший Спаситель, увенчанный уже не терновым венцом, а розами, — с духовным лидером строителей нового мира. Это шествие в сопровождении «двенадцати человек», явно олицетворяющих новое поколение апостолов, происходит «тёмным вечером» на фоне «чёрного, чёрного неба». И размышляя над происходящим, Александр Блок не знает ответа на волнующий всех вопрос: «Что впереди?» [16].

В этом блоковском «чёрном, чёрном небе» зарождается «Чёрное солнце» О. Мандельштама:

«Эта ночь непоправима,

А у вас ещё светло.

У ворот Ерусалима

Солнце чёрное взошло.

Солнце жёлтое страшнее —

Баю-баюшки-баю.

В светлом храме иудеи

Хоронили мать мою.

Благодати не имея

И священства лишены,

В светлом храме иудеи

Отпевали прах жены.

И над матерью звенели

Голоса израильтян.

Я проснулся в колыбели,

Чёрным солнцем осиян» [17].

Иудейская традиция толкует чёрный цвет как символ праведных, достойных мужей, а жёлтый — цвет тревоги, предвестник беды. Флаг Мессии, Посланника Божия — жёлтый с эмблемой в виде чёрной короны. Нет ли горькой иронии в том, что точно такая же цветовая гамма у российского императорского стяга. Стихотворение Мандельштама 1917 г., посвящённое А.В. Карташёву, также навевает эсхатологическую параллель между захлестнувшим революционным цунами Петербургом и погибающим по предсказанию Христа Иерусалимом:

«Среди священников левитом молодым

На страже утренней он долго оставался.

Ночь иудейская сгущалася над ним,

И храм разрушенный угрюмо созидался.

Он говорил: небес тревожна желтизна!

Уж над Евфратом ночь: бегите, иереи!

Но старцы думали: не наша в том вина —

Се чёрно-жёлтый свет, се радость Иудеи.

Он с нами был, когда на берегу ручья

Мы в драгоценный лён субботу пеленали

И семисвещником тяжёлым освещали

Ерусалима ночь и чад небытия» [Там же, с. 117–118].

Эти же переживания о печальной судьбе растерзанного Иерусалима отчётливо выражаются в поэтическом наследии Анны Ахматовой. В стихотворении «Эпические мотивы», написанном за год до революции в России, есть такие строки:

«Смеркается, и в небе тёмно-синем,

Где так недавно Храм Ерусалимский

Таинственным сиял великолепьем,

Лишь две звезды над путаницей веток» [18].

Революционные времена в России, оказавшейся в плену идеологии, которая требовала — вопреки здравому смыслу и гуманистическим ценностям — уничтожения существующего правопорядка и обустройства общества с нуля (tabula rasa), побуждают М.А. Цветаеву сравнить век Иисуса Христа с XX в.:

«Век коронованной Интриги,

Век проходимцев, век плаща!

— Век, коронованный Голгофой!» [19].

Мотивы, связывающие образ Святого Города с трагическим этапом в истории России, наполняют стихотворение Н.С. Гумилёва «У ворот Иерусалима»:

«У ворот Иерусалима

Ангел душу ждёт мою,

Я же здесь, и, Серафима

Павловна, я Вас пою. Мне пред ангелом не стыдно,

Долго нам ещё терпеть,

Целовать нам долго, видно,

Нас бичующую плеть. Ведь и ты, о сильный ангел,

Сам виновен, потому

Что сбежал разбитый Врангель

И большевики — в Крыму» [20].

Несмотря на трагизм положения в России, Н.С. Гумилёв не пессимистичен в отношении её будущего, он верит в её возрождение, как и в явление нового Иерусалима, предсказанного в последнем апокалиптическом виде́нии тайнозрителя и апостола Иоанна Богослова:

«Сердце будет пламенем палимо

Вплоть до дня, когда взойдут, ясны,

Стены нового Иерусалима

На полях моей родной страны» [Там же, с. 92].

Даже уйти из жизни поэт мечтал на Святой Земле:

«И последнюю милость, с которою

Отойду я в селенья святые:

Дай скончаться под той сикоморою,

Где с Христом отдыхала Мария» [Там же, с. 92].

Б.Л. Пастернак никогда не посещал Палестину, но это стихотворение по праву считается вершиной его творчества. Именно этим проникновенным поэтическим шедевром писатель завершает главный труд своей жизни – роман «Доктор Живаго». Именно здесь, у подножия Елеонской горы в Иерусалиме происходит центральное евангельское событие: в Гефсиманском саду Христос молит Всевышнего, «чтоб эта чаша смерти миновала», но он понимает, что ход событий уже предрешён и ему, согласно древнему пророчеству, суждено добровольно пойти на смерть (Ис. 53:7):

«Ты видишь, ход веков подобен притче

И может загореться на ходу.

Во имя страшного её величья

Я в добровольных муках в гроб сойду» [21].

Именно в Гефсиманском саду Христос осознаёт, что его предстоящая мученическая смерть — это лишь конец земного жизненного пути; главное впереди — воскрешение и вечная жизнь в лучшем из миров. Именно эта история, произошедшая у стен старого города Иерусалима, вдохновляла и вселяла надежду мастеру, подвергавшемуся гонениям и травле со стороны властей и многих, кого он недавно считал своими друзьями. Именно эта история в трагические дни для него стала спасением и главной святыней:

«Но книга жизни подошла к странице,

Которая дороже всех святынь.

Сейчас должно написанное сбыться,

Пускай же сбудется оно. Аминь» [Там же].

Особо хотелось бы отметить палестинский цикл из пяти стихов, принадлежащий перу С.Я. Маршака, который отечественному читателю в основном знаком по произведениям детской литературы и блестящим переводам зарубежной классики. Мало кто знает, но в 1911 г., когда он был молодым литератором, его послали корреспондентом «Всеобщей газеты» на Ближний Восток. Маршак с детства мечтал побывать на родине своих предков. О его любви к земле Израиля и Иерусалиму он признался уже в своём первом опубликованном сборнике стихов, который назывался «Сиониды» ¹. В этом сочинении мы находим такие слова:

«Снится мне: в родную землю

Мы войдём в огнях заката

С запылённою одеждой,

Замедлённою стопой.

И войдя в святые стены,

Подойдя к Ерусалиму,

Мы безмолвно на коленях

Этот день благословим.

И с холмов окинем взглядом

Мы долину Иордана,

Над которой пролетели

Многоскорбные века» ².

В советское время С.Я. Маршак старался отречься от своих первых поэтических опытов. Приведём отрывок из наиболее полной биографии писателя, составленной М.М. Гейзером. Поэт Арон Вергелис вспоминал, что «не многим сегодня известно, что Маршак начал с маленькой книжечки “Сиониды”. Ещё молодым пареньком написал он её. Я принёс ему как-то эту книжечку и сказал: “Вот ваша первая книжечка”. Он был до крайности озабочен: “Голубчик, неужели я не всё уничтожил?..”» [22].

Стихотворения, написанные С.Я. Маршаком в 1911 г. в Палестине, тоже не были опубликованы на родине писателя, а если и публиковались, то из них вырезались четверостишья с библейскими персонажами и топографией. Так, в стихотворении «Мы жили лагерем в палатке», изданном в солидном издании «Библиотека поэта», отсутствуют строки, указывающие на то, что они посвящены Святой Земле [23]:

«В прибытья час мой спутник старый

Мне указал на ближний склон

С деревней бедной. Это – Цара ³,

Здесь жил в младенчестве Самсон.

Теперь здесь нужен труд Самсонов:

С утра до поздней темноты

Здесь гонят змей и скорпионов,

Сдвигают камни, жгут кусты» [24].

В Иерусалиме в 1970-х гг. был впервые опубликован палестинский цикл стихов С.Я. Маршака, в том числе ключевое произведение этого восточного путешествия поэта «Иерусалим»:

«По горной царственной дороге

Вхожу в родной Иерусалим

И на святом его пороге

Стою смущён и недвижим.

Меня встречает гул знакомый,

На площадях обычный торг

Ведёт толпа. Она здесь дома,

И чужд ей путника восторг.

Шумят открытые харчевни,

Звучат напевы чуждых стран,

Идёт, качаясь, в город древний

За караваном караван.

Но пусть виденья жизни бренной

Закрыли прошлое, как дым, —

Тысячелетья неизменны

Твои холмы, Иерусалим!

И будут склоны и долины

Хранить здесь память старины,

Когда последние руины

Падут, веками сметены.

Во все века, в любой одежде

Родной, святой Иерусалим

Пребудет тот же, что и прежде, –

Как твердь небесная над ним!» [Там же, с. 130–131].

Несмотря на то что впоследствии по понятным причинам С.Я. Маршак всячески избегал даже упоминаний о своём поэтическом творчестве на Святой Земле, эта поездка стала наиважнейшей в его судьбе: именно там он встретил свою единственную любовь — Софью Михайловну Мильвидскую, с которой не расставался всю жизнь.

Ещё в молодом возрасте С.Я. Маршаку предстояло сделать непростой выбор: либо примкнуть к набиравшему популярность среди еврейской интеллигенции России сионистскому движению, либо принять революцию и поверить в способность советской власти перестроить жизнь в стране к лучшему. Самуил Яковлевич выбрал второе. Не случайно даже в Еврейской энциклопедии он назван «русским писателем» [25]. Многие его коллеги пошли по стопам известного еврейского средневекового поэта Иегуды бен Галеви, автора известных строк: «Я на Западе крайнем живу, — а сердце моё на Востоке» [26]. Х.Н. Бялик, А. Шленский, Ш. Черниховский, Л. Гольдберг, З. Шнеур, Я. Штейнберг, Александр Пэнн и др. осуществили восхождение к Сиону (алию) и стали участниками возрождения иврита как языка формирующейся новой израильской нации. Многие из них были в Иерусалиме и писали о нём, как, например, Владимир (Зэев) Жаботинский:

«Этот призрак — Город Мира,

это — Мать того народа.

Каждый год она рыдает

над Сионом с небосвода

и зовёт из стран изгнанья

в тихий рай своих полей

Божьей карой многолетней

истомлённых сыновей…» [27]

Однако это уже другая история и повод для написания другого исследования о месте Иерусалима в русско-еврейской поэзии. Наша же история была бы неполной, если бы мы не упомянули Андрея Дмитриевича Дементьева, замечательного советского и российского поэта, публициста, радио- и телеведущего, долгое время работавшего, жившего, искренне полюбившего Иерусалим и вдохновенно писавшего о Вечном Городе. Одно из его стихотворений из иерусалимской антологии так и называется «Вечный Город»:

«Наступит день — сюда сойдёт Мессия.

И, встав у замурованных ворот,

Он усмехнётся мрачному бессилью

Своих врагов, не веривших в приход.

В долине состоится страшный суд.

Восстанут из могил Иерусалима

Умершие

И нас судить придут.

И только совесть будет несудима» [28].

Образ Святого города на протяжении многих лет вдохновлял российских литераторов. Как писал Н.В. Гоголь В.А. Жуковскому, «все Святые места должны быть в твоей душе» [29].

Близкий друг и постоянный корреспондент А.С. Пушкина князь П.А. Вяземский, путешествуя в 1850 г. по Святой Земле, записал в своём дневнике:

«Как поживёшь в Святом Граде, проникнешься убеждением, что судьбы его не исполнились. Тишина в нём царствующая, не тишина смерти, а торжественная тишина ожидания» [30].

У П.Я. Чаадаева своё восприятие Иерусалима:

«Все европейские народы шли вперёд в веках рука об руку; и как бы ни старались они теперь разойтись каждый своей дорогой, — они беспрестанно сходятся на одном и том же пути. Чтобы убедиться в том, как родственно развитие этих народов… вы увидите их всех простёртыми ниц у подножия Иерусалимских стен. Вспомните, что в течение пятнадцати веков у них был один язык для обращения к Богу, одна духовная власть и одно убеждение… Слабость нашей веры или несовершенство наших догматов до сих пор держали нас в стороне от этого общего движения, где развилась и формулировалась социальная идея христианства, и низвели нас в сонм народов, коим суждено лишь косвенно и поздно воспользоваться всеми плодами христианства, то ясно, что нам следует прежде всего оживить свою веру всеми возможными способами и дать себе истинно христианский импульс… Вот что я подразумевал, говоря, что мы должны от начала повторить на себе всё воспитание человеческого рода» [31].

О творчестве великого писателя Николая Васильевича Гоголя написано множество трудов, в которых его сочинения анализируются с литературоведческих позиций. Но в большинстве из них либо ничего не говорится о религиозных воззрениях автора, его «размышлениях о Божественной Литургии», либо кратко упоминается о его обращении ко Христу в последние годы жизни. А ведь отрывочные сведения о паломничестве Н.В. Гоголя на Святую Землю содержатся в его письмах к разным лицам. Сопоставление и анализ этих источников позволяют более полно осветить важный этап в жизни писателя-христианина.

Н.В. Гоголь совершил паломничество в Иерусалим в 1848 г. Всю ночь он молился перед причастием в Храме Гроба Господня. Мысль писателя о поездке и её осуществление находились в неразрывной связи с развитием его религиозно-нравственного мировоззрения. Поэтому и сам Гоголь смотрел на путешествие в Палестину как на важнейшее из событий своей жизни. В то же время нельзя не заметить двойственность его впечатлений от увиденного в древнем Иерусалиме. После посещения христианской Святыни он с грустью отмечал:

«Я не стал лучшим, тогда как всё земное должно было бы во мне сгореть и остаться одно небесное» [32].

На Святой Земле Гоголь испытал момент высшего подъёма религиозного чувства. Благодаря паломничеству в Иерусалим классик ещё чаще стал вовлекать читателя в процесс внутреннего самоочищения, совершенствования всех устоев человеческой жизни, мучительного поиска путей её обновления, духовного очищения и возвышения человека [33].

У Ф.М. Достоевского в «Преступлении и наказании» тоже часто возникает образ Иерусалима. В первом разговоре следователя Порфирия с Раскольниковым тот говорит о новом Иерусалиме как о цели всей истории человечества. Совершенно поражённый Порфирий спрашивает его:

«Так вы всё-таки верите же в Новый Иерусалим?

— Верую, — твёрдо отвечал Раскольников; говоря это и в продолжение всей длинной тирады своей он смотрел в землю, выбрав себе точку на ковре.

— И-и-и в бога веруете? Извините, что так любопытствую.

— Верую, — повторил Раскольников, поднимая глаза на Порфирия.

— И-и в воскресение Лазаря веруете?

— Ве-верую. Зачем вам всё это?

— Буквально веруете?

— Буквально [34].

Устами князя Василия Куракина Л.Н. Толстой доносит до читателя романа «Война и мир» следующие слова:

«Первопрестольный град Москва, Новый Иерусалим, приемлет Христа своего», — вдруг ударил он (князь Василий) на слове своего, — «яко мать во объятия усердных сынов своих, и сквозь возникающую мглу, провидя блистательную славу твоея державы, поёт в восторге: Осанна, благословен грядый!» [35].

Авторство этой цитаты принадлежит Митрополиту Платону, основавшему в 1785 г. Спасо-Вифанский монастырь в пяти верстах от Троицкой Лавры или от дома Преподобного Сергия Радонежского.

Произведения, содержащие индивидуальное осмысление библейских сюжетов, созданы лучшими, талантливейшими писателями, писателями-новаторами: В.А. Жуковским («Египетская тьма»), А.И. Куприным («Суламифь»), Л.Н. Андреевым («Иуда Искариот»), М.А. Булгаковым («Мастер и Маргарита»), Д.С. Мережковским («Антихрист»).

Российских живописцев Иерусалим привлекал с древности и до нашего времени. Прежде всего к образу Святого города обратились основатели отечественной школы иконописи. Выше представлены некоторые из их работ (ил. 2–3).

 

Ил. 2. Андрей Рублёв. Вход Господень в Иерусалим (ок. 1405 г.). Благовещенский собор Московского Кремля

 

Ил. 3. Иконописцы Фома и Василий Потаповы. Страсти Христовы (1698 г.). Успенский собор Иосифо-Волоколамского монастыря

 

Одним из первых известных нам профессиональных художников, посетивших Святую Землю и посвятивших во многом свою творческую жизнь палестинской теме, был Максим Никифорович Воробьёв. В 1820–1821 гг. по высочайшему повелению Максим Никифорович был направлен в Святую Землю, где он путешествовал вместе с Д.В. Дашковым. Поездка М.Н. Воробьёва к святым местам Православного Востока была устроена наследником престола и великим князем Николаем Павловичем (будущим императором Николаем I), который, желая привести в надлежащий вид храм Воскресения Христова в Ново-Иерусалимском монастыре под Москвой, хотел ясно представлять оригинал. Главной задачей художника в этом путешествии были «снятия видов и планов» храма Воскресения Господня в Иерусалиме. Трудность этого предприятия заключалась в том, что все измерения и рисунки надо было делать тайком от надзора местных мусульманских властей. Кроме храмов М.Н. Воробьёв нарисовал несколько пейзажных видов Иерусалима и Мёртвого моря, а по пути в Палестину — виды Константинополя, острова Родоса, Смирны, Яффы и другие. Все эти материалы для будущих картин заключались в 90 листах акварельных рисунков, частью эскизных, хотя некоторые имели весьма законченный вид. Как глубоко верующий человек Максим Никифорович во время своего паломничества смог поклониться святыням Константинополя, Иерусалима, Вифлеема и другим.

Из своей паломнической поездки художник привёз в Петербург целую коллекцию рисунков и на их основе написал несколько знаменитых картин: «Иерусалим днём» (ил. 4) и «Иерусалим ночью» (1830-е гг., Третьяковская галерея) (ил. 5), «Вход в храм Воскресения Христова в Иерусалиме» (1822) и «Внутренний вид придела Голгофы в храме Воскресения Христова в Иерусалиме» (1824, Эрмитаж). Он был награждён пожизненной пенсией за успешное выполнение палестинского поручения.

 

Ил. 4. М.Н. Воробьёв. Иерусалим днём (1830 г.). Государственная Третьяковская галерея

 

Ил. 5. М.Н. Воробьёв. Иерусалим ночью (1830 г.). Государственная Третьяковская галерея

 

В XIX в. традицию творческого паломничества на Святую Землю по-своему продолжили известные художники реалистической живописи [36]. В.В. Верещагин и В.Д. Поленов совершили в 1884 г. путешествия в Палестину и Сирию (ил. 6, 7). В общей сложности цикл картин «Из жизни Христа», осуществлённый В.Д. Поленовым на Святой Земле, состоял из 64 картин, которые с восторгом были встречены публикой на выставках, организованных в Санкт-Петербурге, Москве и Твери. Весь цикл картин состоял из небольших по размеру работ, разбитых в соответствии с евангельской историей на разделы: 1. Детство и юность. 2. У Иордана. 3. В Галилее. 4. Вне Галилеи. 5. В Иерусалиме. 6. Последние дни. Картины, посвящённые Христу, которые были написаны до того, как В.Д. Поленов начал работать над циклом в целом («Христос и грешница», «На Геннисаретском озере», «Среди учителей»), вошли в него уменьшенными повторениями.

 

Ил. 6. В.В. Верещагин. Стена Соломона (Стена Плача) (1884–1885 гг.). Частная коллекция

 

Ил. 7. В.Д. Поленов. Вид храма Гроба Господня снаружи (1882 г.). Государственная Третьяковская галерея

 

Образ Святых мест передали русские живописцы Григорий Григорьевич и Никанор Григорьевич Чернецовы, побывавшие с паломнической миссией на Востоке в середине XIX в. (ил. 8).

 

Ил. 8. Н.Г. Чернецов. Вид Иерусалима с Елеонской горы (1854 г.). Третьяковская галерея

 

В своих путешествиях Чернецовы зарисовывали всё достойное внимания. Эти рисунки послужили художникам в дальнейшем темами для картин. За целый альбом видов Палестины им по решению Совета Императорской Академии художеств была назначена награда в 1000 рублей каждому. В 1844–1845 гг. был издан альбом «Палестина. Виды, рисованные с натуры академиками Г. и Н. Чернецовыми в 1842–1843 годах». Издание это выходило четырьмя тетрадями с шестью рисунками в каждой. Ко всем тетрадям приложен лист объяснительного текста, а обложки весьма красиво иллюстрированы.

В 1860-х гг. совершил путешествие в Палестину и на Афон московский пейзажист Константин Карлович Герц (ил. 9), брат известного российского историка, археолога, искусствоведа, заслуженного профессора Московского университета Карла Карловича Герца. В Россию Герц привёз альбом акварелей с видами Иерусалима и других Святых мест.

 

Ил. 9. К.К. Герц. Крестный путь (ок. 1860 г.). Государственный исторический музей

 

В октябре 1872 г. Евгений Кириллович Макаров совершил путешествие в Святую Землю в свите великого князя Николая Николаевича Старшего. Рисунки художника были использованы для оформления книги «Путешествие по Востоку и Святой Земле в свите великого князя Николая Николаевича в 1872 году», которая была издана в 1881 г. в Санкт-Петербурге.

В 1888 г. Великого князя Сергия Александровича во время путешествия на православный Восток сопровождал живописец-пейзажист академик Императорской Академии художеств Ефим Ефимович Волков.

В 1891–1892 гг. в составе археологической экспедиции Н.П. Кондакова в Палестине побывал русский художник Алексей Данилович Кившенко. Его акварели были опубликованы в качестве иллюстраций в путеводителе А.А. Суворина под названием «Палестина» (ил. 10).

 

Ил. 10. А.Д. Кившенко. Арка «Ecce Homo» («Се Человек») на Скорбном пути в Старом Городе Иерусалима (Суворин А.А. Палестина. СПб., 1898. С. 98)

 

А.Д. Кившенко оставил в Русской Духовной Миссии в Иерусалиме блестящий портрет в полный рост арх. Антонина (Капустина) (ил. 11).

 

Ил. 11. А.Д. Кившенко. Архимандрит Антонин Капустин (Суворин А.А. Палестина. СПб., 1898. С. 98)

 

Илья Ефимович Репин посетил Иерусалим в июне–июле 1898 г. (ил. 12). Он желал проникнуться духом Святой Земли перед тем, как начать работу над главным шедевром своей жизни — картиной «Искушение Христа в пустыне». Сам он так отзывался о своём пребывании в Палестине:

«Я почти ничего не писал там. Некогда. Хотелось больше видеть. Впрочем, написал образ в русскую церковь на раскопках, голову Спасителя, несение креста. Хотелось и свою лепту положить в Иерусалим, куда идёт так много денег из России, много ещё веры, но так мало разума, без которого ничтоже бысть все» [37]. Воспоминания о паломническом путешествии в Святую Землю сохранились в памяти великого русского художника на всю жизнь и, возможно, отразились в его последней работе на евангельскую тему — «Голгофа».

 

Ил. 12. И.Е. Репин. Несение Креста (1890 г.). Александровское подворье. Иерусалим

 

В основе картины Н.К. Рериха лежит популярный в начале XX в. сюжет о «Книге голубиной» из древнерусских сказаний.

Уже в наше время академик Императорской Академии художеств Николай Андреевич Кошелев, участвовавший в создании иконописных росписей в Храме Христа Спасителя в Москве и Храме Спаса на крови в Санкт-Петербурге, посетил в 1990–1991 гг. Палестину. Во время путешествия он написал серию пейзажей и набросков к будущим полотнам и росписям на библейские темы. В Александровском подворье в Старом Иерусалиме сохранился впечатляющий образ Спасителя в терновом венце (ил. 13). Серия больших икон, написанных Н.А. Кошелевым по заказу Императорского Православного Палестинского Общества для русского храма во имя святого благоверного князя Александра Невского в Иерусалиме, является одной из вершин в творчестве художника.

 

Ил. 13. Н.А. Кошелев. Христос в терновом венце (1990 г.). Александровское подворье. Иерусалим

 

В 1960-х гг. после завершения строительства Собора Святой Троицы — главного Храма Русской Духовной Миссии в Иерусалиме Московского Патриархата — русский художник Михаил Феофанович Грановский выполнил работу по росписи стен и декоративному убранству внутреннего интерьера (ил. 14). Пётр Кириллович Соколов (1829–1898), русский художник и реставратор, по заданию ИППО аналогичную работу осуществил в Храме св. равноапостольной Марии Магдалины на Елеоне.

 

Ил. 14. Вид на алтарную часть Собора Святой Троицы в Иерусалиме с настенными росписями М.Ф. Грановского

 

В этой статье упомянуты далеко не все российские художники, совершившие паломничество в Палестину и запечатлевшие самые разные сюжеты, связанные со Святой Землей и её центром — Иерусалимом. И в наши дни отечественные живописцы приезжают туда, и результатом их путешествия становятся новые достойные внимания шедевры. Сказанное выше позволяет утверждать, что исторические связи России и Святой Земли с её центром в Иерусалиме оказали существенное влияние на формирование духовных и культурных основ и ценностей Российского государства.

 

¹ Сиониды — жанр еврейских литургических песнопений, в которых выражается страстное желание еврейского народа увидеть холм Сион, расположенный в Иерусалиме. Самая древняя песнь о Сионе в еврейской литературе была написана примерно в V в. до н.э. и представляет собой плач в связи с вынужденным пребыванием народа Израиля на чужой земле (Пс. 137:1–3).

² Стихотворение «Снится мне…» из цикла «Сиониды» было опубликовано с разрешения Алексея Сперанского-Маршака, сына С.Я. Маршака, в журнале Союза писателей Израиля (Слово писателя. 2004. № 7. С. 82).

³ Цара (Цора) — название надела Израилева колена Дана. Согласно Библии, здесь явился ангел жене Маноаха и сообщил доселе бесплодной женщине, что она родит будущего судью-богатыря Самсона (Суд. 13:2).

作者简介

Andrey Fedorchenko

Moscow State Institute of International Relations (also known as MGIMO) of the Russian Ministry of Foreign Affairs

编辑信件的主要联系方式.
Email: a.fedorchenco@inno.mgimo.ru

Doctor of Economics (PhD), Professor, Director of the Center for the Middle East Studies at the Moscow State Institute of International Relations (also known as MGIMO) of the Russian Ministry of Foreign Affairs, head of the project “Jerusalem and the Holy Land in the Retrospective of the Russian Foreign Policy in the Orthodox East” (21-014-41001)

俄罗斯联邦, Moscow

Aleksandr Krylov

Moscow State Institute of International Relations (MGIMO) of the Russian Ministry of Foreign Affairs

Email: avkrylov2004@mail.ru

Doctor of Historical Sciences (PhD), Professor, Leading Researcher at the Center for the Middle East Studies at the Moscow State Institute of International Relations (MGIMO) of the Russian Ministry of Foreign Affairs, executor of the same project

俄罗斯联邦, Moscow

参考

补充文件