The Image of the Fool in Christ in the Stories of V. A. Nikiforov-Volgin

Full Text

Юродство выступает как реализация в жизни святого Божественного призыва, сформулированного в житии Андрея Христа ради юродивого так:

«Устремись на добрый подвиг, наг будь и юродив Меня ради и великого блага удостоишься в день царствия Моего»¹.

В «Православной энциклопедии» юродство определяется как один из самых трудных путей подвижничества, предполагающий «внешнее изображение безумия для обретения истинного духовного смирения»². Это несоответствие внешнего поведения внутреннему духовному состоянию святого в книге Д. С. Лихачева и А. М. Панченко осмыслено как парадоксальное явление, сопряженное с понятием «зрелище», через которое юродивый выполняет функцию общественного служения, демонстрируя окружающим его людям «ненормальность» обыденного, привычного им мира и открывая в то же время высшую духовную реальность, задающую норму бытия человека в мире³. При трактовке феномена «юродство» в работе исследователей различается его активная и пассивная сторона: «В чем сущность юродства, этого "самоизвольного мученичества"? Пассивная часть его, обращенная на себя, — это аскетическое самоуничижение, мнимое безумие, оскорбление и умерщвление плоти <…>. Активная сторона юродства заключается в обязанности "ругаться миру", т. е. жить в миру, среди людей, обличая пороки и грехи сильных и слабых и не обращая внимания на общественные приличия» [Лихачев, Панченко: 101]. Юродивый, таким образом, не только спасает свою душу, но и, обличая грехи других людей, помогает им встать на путь спасения.

По мнению Г. П. Федотова, в уничижении юродивого «раскрывается, — и здесь самая глубокая печать русской святости, — образ уничиженного Христа» [Федотов: 216]. Совершается же подвиг юродства ради того, чтобы, по словам И. А. Есаулова, «воскресить к будущей жизни этот умерший в грехах мир» [Есаулов: 163–164]. Первые юродивые появляются в V в. в среде восточного монашества. Наиболее известны из них свв. Симеон Эмесский и Андрей Цареградский. О. А. Туминская пишет, что появление и переписывание жития св. Андрея Юродивого (Цареградского) принесло на Русь представление о юродстве: «…именно тексты с житием Андрея Юродивого были наиболее распространены в среде образованных людей средневековой Руси и для древнерусских авторов служили образцом написания житий русских блаженных» [Туминская: 47].

А. М. Панченко указывает, что первый русский юродивый — Исаакий Печерский (1090 г.) [Лихачев, Панченко: 93]. Г. П. Федотов считает, что «необычное обилие "Христа ради юродивых", или "блаженных", в святцах Русской Церкви и высокое народное почитание юродства до последнего времени, действительно, придает этой форме христианского подвижничества национальный русский характер» [Федотов: 181]. Историк и религиозный мыслитель, говоря о феномене юродства в Древней Руси, отмечает, что в XV–XVI вв. был расцвет этого чина мирянской святости на русской земле.

В русской литературе Нового времени наиболее известны образы юродивых в произведениях А. С. Пушкина («Борис Годунов»), Л. Н. Толстого («Детство»), Ф. М. Достоевского («Братья Карамазовы»), Н. С. Лескова («Маленькая ошибка» и др.), И. С. Шмелева («Лето Господне» и др.). Среди трудов литературоведов, затрагивающих семантику и роль данного образа в художественном тексте, отметим работу В. В. Иванова, посвященную осмыслению христианских традиций в творчестве Ф. М. Достоевского, и исследование В. А. Соткова «Феномен праведничества в прозе И. С. Шмелева 1920–1930-х гг.». По мнению В. В. Иванова, «в художественном мире Достоевского культурный феномен древнерусского юродства воспринят исключительно верно, но при этом творчески разработан и развит с учетом тех изменений, которые произошли к XIX веку и в самом девятнадцатом столетии» [Иванов: 222]. Ученый обращает внимание на отказ писателя от изображения черт юродивого, вызывающих страх у окружающих: «Заслугой Достоевского является то, что он создал свой тип юродивого, сделав героя симпатичным, использовав для этого комизм и наивность, искренность и нравственную чистоту» [Иванов: 220]. В. А. Сотков полагает, что И. С. Шмелев при изображении юродивого опирается как на традиции древнерусской словесности, так и на опыт осмысления такого типа героя Ф. М. Достоевским [Cотков: 192]. При этом исследователь отмечает определенные особенности изображения юродивых в произведениях И. С. Шмелева: эти персонажи показаны «с одной стороны, как самовольные мученики (Семен Колючий в "Блаженных", приват-доцент Сергей Иванович в "Куликовом поле"). С другой стороны, это герои, принимающие юродство "Христа ради" осознанно, после лично пережитых трагедий (Миша в "Блаженных")» [Сотков: 217–218]. В. А. Сотков указывает на две функции, которые выполняют эти персонажи в тексте: характерологическую («они оттеняют главных героев, способствуют более рельефному раскрытию их характеров» [Сотков: 218]) и идейно-тематическую: «…посредством богомольцев и юродивых в эмигрантском творчестве И. С. Шмелева воплощается мысль о возможном пути спасения России и русского народа через великую веру в Христа, Божью Правду» [Сотков: 218].

В произведениях В. А. Никифорова-Волгина (1901–1941)⁴, на наш взгляд, продолжаются традиционные для русской литературы, в частности, представленные в произведениях Ф. М. Достоевского и И. С. Шмелева, принципы изображения юродивого.

У В. А. Никифорова-Волгина есть два рассказа, центральным персонажем которых является юродивый: «Юродивый» из сборника «Земля-именинница» (1937) и «Юродивый Глебушка» из второй книги прозаика «Дорожный посох» (1938). Примечательно, что номинация главного героя этих рассказов содержит уменьшительно-ласкательный суффикс: Никитушка, Глебушка⁵. Это именование подчеркивает детскость изображаемых персонажей, их духовную чистоту. В самом деле, иером. Алексий (Кузнецов) замечает, что «смирение юродивых характеризовало их как детей» [Алексий (Кузнецов): 163]: «…св. юродивые следовали за Христом, как малое дитя за своим отцом или матерью, и отложше, по апостолу, всяку злобу, и всяку лесть, и лицемерие, и зависть и вся клеветы, яко новорождени младенцы словесное неленостное молоко возлюбили…» [Алексий (Кузнецов): 165]. Глебушка и в самом деле проявляет детскость, ведет себя, как ребенок. Он на равных играет с мальчиком-рассказчиком, произнося при этом:

«— Я лошадь!.. Фрр. Садись на меня! Дюже прокачу! — закричал он по-извозчичьи»⁶.

Кроме того, номинация с уменьшительно-ласкательным суффиксом является следованием литературной традиции именования такого рода персонажей. С. А. Скуридина и В. В. Вязовская при анализе антропонимов в произведениях Ф. М. Достоевского и Н. С. Лескова отмечают, что тут «юродивые из крестьян получают сокращенное имя — Лизавета, Настя, которое социально маркировано, а также, в своем уменьшительно-ласкательном варианте, является показателем всеобщей любви к блаженным…» [Скуридина, Вязовская: 81].

Мирское имя Глебушки в рассказе В. А. Никифорова-Волгина — Глеб Ильич Коромыслов. Это потомок купеческого рода, взявший на себя крест юродства ради спасения живших во грехах родственников:

«Остался лишь маяться на земле за грехи родительские Глебушка скорбноглавый!..» (Никифоров-Волгин, 2018: 114).

Сам персонаж говорит о том, как его подвиг влияет на участь родных в вечности:

«— Навряд ли его часто мучают… Я за него Господа молю. Всю ночь молю, до самой зари… На меня тятенька заклятье наложил: "Молись, говорит, за род наш! Ты, говорит, блаженный, в обнимку с Христом ходишь!" — Глебушка ткнул себя пальцем в грудь. — Это я блаженный! Меня Христос обнимает, как Своего сродственника…» (Никифоров-Волгин, 2018: 116).

Юродство здесь, таким образом, — путь, который герой избирает, следуя, помимо всего прочего, родительскому благословению. Молитва — основное его занятие.

В рассматриваемых произведениях В. А. Никифорова-Волгина юродивый — человек пути. У него нет постоянного места жительства, он живет как странник. Так, Никитушка идет по «морозной дороге» «в степную завьюженную даль», потому что «Господь туда зовет…»⁷. Главный герой рассказа «Юродивый Глебушка» «в стужу ночует с нищими в ночлежном доме, а летом на церковной колокольне, в поле, в городском саду, а раз видели его поутру свернувшимся калачиком около могилы отца» (Никифоров-Волгин, 2018: 114). Из провинциального города он ходил пешком в дореволюционную столицу, Санкт-Петербург.

А. С. Конюхова, относя юродивых в произведениях В. А. Никифорова-Волгина к типу героев-странников, отмечает, что автор «строит образ юродивого на пересечении нескольких традиций: сохраняется основа агиографического канона (подчеркнутая нищета и маргинальность героя, проповеднический характер миссии, сопровождаемой чудотворением)», при этом отсутствует «балаганность» в образах [Конюхова: 134]. Заметим, однако, что Никитушка и Глебушка не совершают чудес непосредственно, на глазах у читателя. О Никитушке хозяин трактира говорит:

«Не то блажен муж, не то вскуе шаташася. Нам не разобрать» (Никифоров-Волгин, 2004: 125).

Образ Никитушки наиболее обобщен, по сравнению с другими юродивыми героями. У него нет биографии, но Федору, выступающему в сюжете в роли покаявшегося разбойника, Никитушка напоминает «угодника в черной схиме» (Никифоров-Волгин, 2004: 127) с желтыми руками:

«— У него лицо, как у того… и руки тонкие, желтые… его!

• У кого, Федор?
• У преподобного!.. Мощи которого я вскрывал…» (Никифоров-Волгин, 2004: 128).

Встреча с юродивым пробуждает в душе Федора покаянное чувство, сожаление о содеянном кощунстве. Завершается рассказ сценой, напоминающей сюжет возвращения блудного сына к отцу:

«Когда все улеглись спать, то Федор подошел к лежащему на скамейке юродивому и поклонился ему до земли. Никитушка приподнялся со своего ложа, обнял его и благословил» (Никифоров-Волгин, 2004: 128).

Мотив земного поклона есть и в рассказе «Юродивый Глебушка». Блаженный открывает мальчику-рассказчику свою тайну только после того, как тот «встал на колени и поцеловал землю» (Никифоров-Волгин, 2018: 117). Заметим, что в народной культуре обычай целовать землю актуализируется «в разных ритуализированных ситуациях: при первой вспашке З<емли> или первом севе; при испрашивании прощения и примирениях; при произнесении клятв, присяги, молитв и т. п.» [Белова, Виноградова, Топорков: 318–319]. Помимо связи с фольклорной традицией, на наш взгляд, в этой ситуации есть неявное указание на первую книгу В. А. Никифорова-Волгина, носящую название «Земля-именинница»: исследователи фиксируют тот факт, что «жители Вятской губ<ернии> в Духов день вставали на колени и несколько раз целовали З<емлю>, считая ее "именинницей"» [Белова, Виноградова, Топорков: 319]. Целование земли при глубоком земном поклоне О. А. Фарафонова называет «истинным земным поклоном», символизирующим «полное единение с землей» [Фарафонова: 111]. В тексте В. А. Никифорова-Волгина такое единение тоже важно: это знак благоговения и нерушимости клятвы, истинности обещания хранить в тайне все, что персонаж услышит от юродивого.

Интересно, что во всех рассматриваемых нами рассказах образ юродивого сопряжен с образами ангелов. В рассказе «Юродивый» Никитушка поет духовный стих, в котором в диалог вступают именно ангелы:

«Вы голуби, вы белые.

Мы не голуби, мы не белые. Мы Ангелы охранители,

А душам вашим покровители»

(Никифоров-Волгин, 2004: 122).

Духовный стих с похожим началом и повторяющейся строкой (в предшествующем тексте 2-я строка здесь становится 3-й) таков:

«Ой вы, голуби, ой вы, белые! Где летали вы, что видали вы? Мы не голуби, мы не белые, Мы апостолы, Богом посланы. А летали мы, а видали мы,

Ой, как грешная душа мимо рая шла, Мимо рая шла, в рай просилася.

Что ж ты поздно так, душа, спохватилася?»⁸.

Вместо ангелов в этот стих введены апостолы (мотив полета и белый цвет соотносятся все же с образом ангелов). Но при этом в тексте апостолы выполняют характерную для ангелов в духовных стихах функцию: «…встречают человеческую душу в момент ее разлучения с телом. Народ знает ангелов прежде всего как ангелов смерти» [Федотов: 412]. Если в рассказе В. А. Никифорова-Волгина содержание духовного стиха связано с открытием человеку реальности духовного мира и заботой небожителей о душе человека, то здесь центральной является тема загробной участи человеческой души, в православном сознании неотделимой от темы покаяния как непременного условия вхождения в жизнь вечную.

Ведущим в рассказе В. А. Никифорова-Волгина «Юродивый» является мотив покаяния. Федор, надругавшийся над святыми мощами, кается, увидев Никитушку, похожего на святого угодника. Один из персонажей, Мавра, прислуживающая в трактире, куда пришли и Федор, и Никитушка, произносит такие слова:

«— А почто ты это делал? Матушка, что ли, тебя не благословила, али Ангел Хранитель тебя покинул?» (Никифоров-Волгин, 2004: 128).

Благословение, полученное Федором от Никитушки, в контексте произведения является одновременно и знаком возвращения к нему ангела-хранителя, возможностью спасения, и знаком пребывания под покровом Божиим.

Заметим, что голубь в данном тексте фигурирует и как орнитологический образ — это птица, которую Никитушка спасает от замерзания:

«С мертвой ракиты упал голубь, забитый морозом. Никитушка поднял его, запрятал за пазуху и, тихо улыбаясь, слушал, как вздрагивала окоченевшая птица» (Никифоров-Волгин, 2004: 124–125).

В конце рассказа голубь уже обогрет.

Мотив спасения живой души — и Федора, и птицы, — очевидно, развивается здесь параллельно⁹. Примечательно, что образ рая, прозвучавший в другом, приведенном у Н. Павловой, варианте духовного стиха, в рассказе прозаика появляется в словах Никитушки:

«— Это не снег, а цветики беленькие, — строго ответил Никитушка. — Господни цветики!‥

Поглядел на дымно-сизое небо и с улыбкой досказал:

• Весна на небесах… Яблоньки райские осыпаются!‥» (Никифоров-Волгин, 2004: 123).

Для юродивого Глебушки ангелы — собеседники:

«— Ты и все, которые кругом, ничего про меня не знают… Они только дурость мою знают, а вот что со мною Ангелы по ночам беседуют и хлеб-соль мы вместе разделяем, про то люди не ведают!‥» (Никифоров-Волгин, 2004: 116).

Есть в тексте и описание небесных вестников, где с ангелами, как и в рассказе «Юродивый», связан именно белый цвет:

«— Приходят они тихие-претихие… белые, как церква наша… и блесткие, как батюшкины пасхальные ризы…» (НикифоровВолгин, 2018: 117).

Глебушка пытается воплотить в жизнь полученное от ангелов поручение:

«— Ангелы мне сказывали, — начал он потаенно, — что наша земля огнем сгорит. Много прольется крови. Слез будет! (Глебушка закрыл лицо руками, судороги пошли по его телу.) Могилушек сколько будет!.. И-их! И все без крестов, без отпева <…>. И вот говорят мне Ангелы: "Раб Божий Глеб! Иди к царю и митрополиту и упреди их… Пусть облекутся во вретище и с народом своим на землю упадут и покаются…"» (Никифоров-Волгин, 2018: 118).

Дойдя до столицы, Глебушка попадает не к царю¹⁰ и митрополиту, а в дом умалишенных. Вернувшись на малую родину, персонаж говорит о намерении выполнить данное ему поручение:

«Но я еще дойду… Завет Ангелов исполню, <…> надо уберечь землю от гнева Божьего!‥» (Никифоров-Волгин, 2018: 119).

Юродивый предстает в этом рассказе в качестве заступника за родную землю, его миссия напоминает миссию ветхозаветных пророков. Юродивому открыт духовный мир и судьба отечества. Особую значимость откровению героя придает то, что грядущие беды действительно постигнут Россию после революции (в контексте рассказов книги В. А. Никифорова-Волгина для читателя это очевидно).

Но если Глебушка живет в дореволюционной России, то Никитушка появился уже после того, как страна пережила революцию, когда стало распространенным поругание над святынями. Однако, несмотря на духовно тяжелое состояние народа, те, кто встречается в рассказе с юродивым, преображаются:

«пьяные мужички» оказывают почтение по отношению к юродивому и зовут его с собой, чтобы он не замерз в степи:

«Самый пьяный и лихой с вида растроганно протянул Никитушке шапку и сказал:

• Прими от меня. Холодно тебе. А я и без шапки доеду!» (Никифоров-Волгин, 2004: 124).

Лучшее, что было в душе Федора, для автора — современного ему покаявшегося разбойника, воскресает именно благодаря встрече с Никитушкой:

«— Это верно, что я волк, но по натуре-то своей я жалостный. Ежели, например, запоют, бывало, монахи панафиду али акафист, то у меня на глазах слезы и душа от жалости на части разрывается! Вот и поймите вы меня, братишки!» (Никифоров-Волгин, 2004: 128).

Не случайно с образом юродивого связан в рассказе мотив просветления:

«От его улыбки глаза мужиков стали тихими и светлыми» (Никифоров-Волгин, 2004: 123).

Преображается под воздействием духовного света, исходящего от юродивого, Федор: только он назван в рассказе «ясноликим» (Никифоров-Волгин, 2004: 125). К этому персонажу относится повторяющееся в тексте сравнение «как береза среди черных елей» (Никифоров-Волгин, 2004: 125). В завершении рассказа мотив просветления характеризует именно Федора:

«Федор смотрел на Божий огонек [лампаду], и лицо его светлело…» (Никифоров-Волгин, 2004: 129).

Итак, юродивых в исследуемых нами текстах отличает «неотмирность», выраженная не только в социальном статусе и особенностях жизни, внешнем виде, но и в горячей вере, устремленности к Богу, молитвенном общении с Ним, духовном зрении. Благодаря этой близости к Богу юродивые могут способствовать духовному преображению встретившихся с ними персонажей.

В прозе В. А. Никифорова-Волгина с образом юродивого связан мотив спасения души великого грешника. Кается в содеянном совершивший кощунство Федор, встретив Никитушку. Юродивый Глебушка молится за совершивших страшные грехи родственников: за дедушку, о котором говорят в народе:

«…старый черногрешник… Забеременевшую дочку свою ножищами по животу топтал и в погребе на цепи ее держал… Там она, страстотерпица, и померла в затемнении разума…» (Никифоров-Волгин, 2018: 112).

За Карпа Коромыслова, о котором сохранилась недобрая память:

«— Знаем, знаем этого милостивца, Карпушку Коромыслова! Не одну душу по миру пустил! По слезам да кровушке людской, как по ковру, ходил, да еще посвистывал… милостивец этот!» (Никифоров-Волгин, 2018: 113).

Молится об отце, умершем от пьянства в ночлежке. Сам Глебушка свидетельствует, что его молитвы не проходят для душ усопших бесследно, и муки их облегчаются. Молитва праведника спасает. Таким образом, с юродивым у В. А. Никифорова-Волгина сопряжены как мотивы покаяния и прощения грехов, так и мотив надежды на спасение для вечной жизни даже для тех, чьи грехи тяжки и велики.

Путь Глебушки и Никитушки в текстах В. А. Никифорова-Волгина не завершен, представлены лишь эпизоды из их жизни. Примечательно, что юродивые здесь являются на русской земле как до революции (Глебушка), так и после нее, когда частым стало поругание над святынями (Никитушка). Образы юродивых свидетельствуют, что Святая Русь с ее идеалами, прежде всего идеалом святости, не исчезла из жизни русского народа¹¹.

¹ Житие Андрея юродивого / подгот. текста, пер. и коммент. А. М. Молдована // Библиотека литературы Древней Руси: в 20 т. СПб.: Наука, 2004. Т. 2: XI–XII века. С. 335.

² Православная энциклопедия / сост. Е. Л. Исаева. М.: РИПОЛ классик, 2010. С. 294.

³ Ср. с высказыванием Б. А. Успенского об антиповедении юродивого:

«Поведение юродивого насквозь проникнуто дидактическим содержанием и связано прежде всего с отрицанием грешного мира — мира, где нарушен порядок» [Успенский: 469]. Цель такого поведения, как указывает С. П. Гурин, заключается в том, что «юродивый не только призывает к покаянию, он требует от человека полной перемены мышления и поведения» [Гурин: 167].

⁴ Е. А. Осьминина отмечает, что это «периферийный писатель, представитель русского меньшинства в Эстонской Республике, недолго проживший» [Осьминина: 26], но оставивший заметный след в русской литературе. Прозаик успел выпустить две книги («Земля именинница» (1937) и «Дорожный посох» (1938)) до того, как был арестован органами НКВД, а затем расстрелян.

⁵ Иером. Алексий (Кузнецов), говоря о современных ему людях, чье поведение напоминает «прославленных св. церковью Христа ради юродивых», пишет, что они известны в народе «под своими уменьшительными именами: Иванушка, Антонушка, Павлуша, Петруша, Маша, Аннушка, Дарьюшка и т. п.» (цит. по: [Алексий (Кузнецов): 261–262]). Сама номинация, таким образом, поддерживает традицию наименования юродивых в народе.

⁶ Никифоров-Волгин В. А. Дорожный посох и другие рассказы. М.: Новое Небо, 2018. С. 115. Далее ссылки на это издание приводятся в тексте статьи c использованием сокращения Никифоров-Волгин, 2018 и указанием страницы в круглых скобках.

⁷ Никифоров-Волгин В. А. Земля-именинница. М.: Ставрос, 2004. С. 123. Далее ссылки на это издание приводятся в тексте статьи c использованием сокращения Никифоров-Волгин, 2004 и указанием страницы в круглых скобках.

⁸ Павлова Н. А. Михайлов день (Записки очевидца). М.: Альта-Принт, 2012. С. 221.

⁹ Интересно сопоставление юродивого с образом голубя у Н. Н. Костанян:

«Юродивый Никитушка для них [встретившихся ему на пути простых людей] идеал, потому что он бескорыстен, похож на того голубя, которого пригрел…» [Костанян: 27]. Никитушка и в самом деле выступает в рассказе как вестник о мире ином, духовном, по сути, как главный персонаж того духовного стиха, который поет.

¹⁰ Подробнее об отношениях юродивого и царя см. работу P. Hunt “The Fool and the Tsar (The Vita of Andrew of Constantinople and Russian Urban Holy Foolishness)” [Hunt].

¹¹ Роман Е. Г. Водолазкина «Лавр» (2012) продолжает традицию обращения к теме юродства в русской литературе. Подробнее см. работу А. П. Котовой «Образ юродивого в романе Е. Г. Водолазкина "Лавр": литературная традиция и трансформация» [Котова].

About the authors

Elena L. Suzryukova

Author for correspondence.
Email: sellns@mail.ru
ORCID iD: 0009-0003-4739-0042

PhD (Philology), Associate Professor of the Humanitarian Disciplines Department

References

Supplementary files