Жанровые особенности сочинений Димитрия Ростовского об Ильинской иконе Божьей Матери

Полный текст

Сказания о чудотворных иконах — один из самых распространенных нарративов средневековой письменной культуры. Заимствованные из Византии, они были намного более популярны в Древней Руси, чем в южнославянской традиции [Турилов: 513]. Так, «Сказание о чудесах Владимирской иконы Божьей Матери» было создано уже в XII столетии, в эпоху княжения Андрея Боголюбского¹ [Кучкин, Сумникова: 477], однако расцвет этого жанра древнерусской литературы относится к XVII–XVIII вв., когда, наряду с новыми редакциями или записями новых чудес ранее известных сказаний, появляются тексты о новых святынях, что было связано и с политическими событиями в российской истории, например, восхождением на престол царя Михаила Федоровича Романова — «Сказание о Феодоровской иконе» [Нечаева, 1994] — или с учреждением Сибирской (Тобольской) епархии — «Сказание о явлении Абалацкой иконы Богородицы» [Ромодановская], периодом «стремительного развития в разных областях России региональной литературы» [Пигин: 127] (ср.: [Савельева]). При этом историко-литературный интерес к ним связан с переходом к новому типу повествования — от духовной повести к документальной летописи: сказания о чудотворных иконах становятся не только литературными сочинениями, но и историческими источниками [Словарь книжников: 582, 589].

Эти памятники древнерусской культуры всегда привлекали внимание медиевистов, хотя тексты многих сказаний до сих пор остаются малоизученными и неопубликованными².

Жанровое определение данного нарратива — сказание — достаточно условно [Кириллин: 61], так как, по наблюдениям исследователей, они читаются в самых разных литературных формах: в составе летописей, повестей, поучений и др.³, однако чаще они представляют собой отдельные повествования (краткие или объемные, лаконичные или развернутые). Но при этом, независимо от типа повествования и его объема, сказания о чудотворных иконах всегда имеют определенный набор мотивов: о явлении иконы, ее деяниях и чудесах и т. д., который позволяет говорить о характерных жанровых признаках и выделять их в конечном итоге в особый жанр⁴. Кроме того, в древнерусской литературе «основой для выделения жанра, наряду с другими признаками, служили не литературные особенности изложения, а самый предмет, тема, которой было посвящено произведение» [Лихачев: 46]. Если говорить о развитии жанра сказания о чудотворных иконах, то «прорыв» был сделан во второй половине XVII в., и не только в содержательном аспекте, что уже отмечалось выше, но и в стилистическом, а также в композиционной организации повествования: новые веяния и новый стиль — стиль барокко — привели как к новым сюжетам, так и к новым формам: «…с усложнением предания о чудотворной святыне, все эти первичные мотивы и темы, отражая историю её почитания, оказываются вовлечёнными в развёрнутое повествование о ней, развиваются, тесно переплетаясь в последнем друг с другом или же обретая форму сюжетно целостных и самостоятельных вставных или дополнительных разделов» [Кириллин: 62]. Так, в 1659 г. при участии патриарха Никона издается «Рай мысленный»⁵, в который вошли и русские тексты, прославляющие Иверскую икону Божьей Матери [Белоненко: 94–95]⁶; к 1658 г. относится первая редакция «Книги о Тихвинской иконе Божьей Матери», созданная иконописцем Тихвинского Успенского монастыря Иродионом Сергеевым и послужившая в 70-е гг. XVII в. источником для Симеона Полоцкого при работе над новой редакцией Книги [Дилигул: 73] (в нее вошли все известные тексты о чудотворной иконе — Служба, Сказание, Похвальное слово); со второй половины XVII в. широкое распространение получает «Звезда пресветлая» — переводной сборник рассказов о чудесах Богородицы, который в рукописной традиции, в том числе и русской, часто сопровождался сказаниями о чудотворных иконах [Э. П. Р.]. На Украине издаются сочинение Илариона (Денисовича) “Parergon cudow swiętych obraza przeczystey Bogorodzice w monastyru Kupiatickim”⁷, книги Иоанникия Галятовского «Скарбница потребная…»⁸ и «Небо новое»⁹, в этом же ряду стоит сборник проповедей Антония (Радивиловского) «Огородок Марии Богородицы», бóльшая часть которого была посвящена богородичным праздникам¹⁰, и др.¹¹, т. е. жанр сказания о чудотворных иконах, расцветший на благодатной почве, безусловно, отражал интеллектуальный, духовный и литературный уровень эпохи барокко: жанровые формы в этот период «разбухают, назревают, готовятся к перестройке, возникают суперформы: художественные произведения стремятся стать энциклопедическими сводами исторического и морально-поэтического знания» [Сазонова: 521].

Совершенно правомерно поставить в этот ряд сочинения Димитрия Ростовского о чудесах Ильинской иконы Божьей Матери — книги «Чуда пресвятой и преблагословенной Девы Марии» и «Руно орошенное» — и показать, что они, с одной стороны, органично вписываются в контекст жанра сказаний о чудотворных иконах, с другой — имеют от них существенные отличия: с сюжетно-композиционной точки зрения это была новая литературная форма, отражающая стилистику барокко.

Книга «Чуда пресвятой и преблагословенной Девы Марии»¹² — первое из дошедших до нас и первое изданное сочинение святителя Димитрия, митрополита Ростовского и Ярославского (1651–1709): книга была напечатана в типографии Новгорода-Северского 7 апреля 1677 г. Спустя шесть лет, в 1683 г., в черниговской типографии Лазаря (Барановича) вышло новое издание этой книги в переработанном виде и под новым названием — «Руно орошенное», которое стало пользоваться гораздо большей популярностью, чем «Чуда пресвятой и преблагословенной Девы Марии»¹³.

Книга «Чуда пресвятой и преблагословенной Девы Марии» (как и «Руно орошенное»), написанная по повелению архиепископа Лазаря (Барановича), посвящена описанию чудес, произошедших от образа Ильинской Божьей Матери (день празднования — 16 (29) апреля). Икона была написана в 1658 г. иконописцем Геннадием (Дубенским) с Волыни [Адруг: 72] для местного ряда иконостаса Ильинской церкви¹⁴ и стала главной святыней Болдинского во имя Святой Троицы и пророка Ильи мужского монастыря, основанного преподобным Антонием Печерским во второй половине XI в.¹⁵ Монастырь, разоренный во время монголо-татарского нашествия, был восстановлен в 1649 г. старанием ктитора Стефана Пободайлы при игумене Зосиме (Тишевиче), при котором и была написана эта икона и при котором она начала чудотворить. Отметим, что Ильинская икона Божьей Матери не была обретена или явлена и на месте ее обретения или явления не была построена церковь или создан монастырь — этих мотивов большинства сказаний о чудотворных иконах нет в «житии» данной иконы и, соответственно, в книгах Димитрия Ростовского. Ее главное чудо и главный мотив этого сказания, а любое сказание имеет такое главное чудо, и это не обязательно факт ее обретения или явления [Нечаева, 1995: 115–116], — истечение слез, описанное в первом чуде. Оно относится к 1662 г. (икона «плакала» с 16 по 24 апреля): Ильинская икона Божьей Матери, как далее истолковывает в нравоучениях автор книги, «плакала» и молила Божественного Сына за спасение всего рода человеческого (например: «Кто о грѣшных восплачет, прогнѣвавших Бога? / Аще не Дѣва, к ним же ея милость многа» — л. 6 об.).

В целом, структура книги святителя Димитрия «Чуда пресвятой и преблагословенной Девы Марии» следующая: гравюра иконы Черниговской Ильинской Божьей Матери; пять цитат из Священного Писания и Отцов Церкви, три из них с ключевым словом «чудеса»; предисловие «До чителника»; вместо заключения — виршевый «Вѣнец дванадесятозвѣздный на похвалу чудотворной пресвятой Богородици иконы в монастыру Свято-Илинъском Чернѣговском плачущой увитый». Кроме первого, указанного выше, и второго чуда (в нем рассказывается об ослеплении татар, вторгнувшихся в том же, 1662 г., в монастырь в целях его ограбления), в центре повествования — описание еще 20 чудес, произошедших по молитве (в основном — чтение акафиста Богородице) перед этим чудотворным образом, т. е. сюжет книги и ее мотивы в должной мере отвечают требованиям жанра сказаний о чудотворных иконах. Здесь читается, например, об исцелении от паралича одной невесты, «именѣм Вѣры, з Мозырского повѣту» (чудо 3, л. 13 об.), или «Анны Пеньска с Брагинщизны» (чудо 4, л. 15); об изгнании бесов из «едной законницы, именем Александра, монастыря святой великомученницы Параскевы в Чернѣговѣ» (чудо 5, л. 17), или из «Ярмолы из села Холявин» (чудо 8, л. 23); об излечении от немоты и слепоты «дщери пана Андрея Рачкевича» (чудо 7, л. 20 об.) и «дщери пана Павла Клевца» (чудо 14, л. 31 об.); об исцелении от оспы Леонтия Полуботка (чудо 13, л. 30) и т. д., то есть книга становится историческим источником, документальной монастырской летописью (думается, что все «участники» чудес — реальные лица), что также является общей характеристикой для жанра сказаний о чудотворных иконах XVII–XVIII вв.

Однако книга Димитрия Ростовского имеет одно существенное композиционное отличие от всех сказаний, в том числе и от книги «Скарбница потребная» Иоанникия (Галятовского), посвященной Елецкой иконе Божьей Матери, — своего основного прототипа [Федотова: 83–85]. После описания каждого чуда в книге Димитрия Ростовского читается особый маркированный нарратив — нравоучение, цель которого, посредством обращения к тексту Священного Писания и авторитету Отцов Церкви, — объяснение причин несчастий и грехов рода человеческого, призыв к добродетельной жизни и прославление благодеяний Богородицы. Так, после первого чуда следует шесть небольших нравоучений, при этом каждое нравоучение начинается со стихотворного двустишия: «Чем, сыне, медлиш в пути прездолгое время? // Мати плачет, вернися, здойми плачу бремя» (л. 5 об.); «Кто о грѣшных восплачет, прогнѣвавших Бога? // Аще не Дѣва, к ним же Ея милость многа» (л. 6 об.); «Град наш душевный плѣнен от лютого змѣя, // Плачет Дѣва над градом, як Иеремѣя» (л. 7 об.); «Кого Олимпияды слезы сохраняют, // Нас Мариины от злой смерти увольняют» (л. 8); «Удол плачевный мир сей, плачет в удолѣ // Мария, бы вътѣшила нас в нашей недолѣ» (л. 9); «Егда Мариа слезы источает, // Нас в сие время плакать поучает» (л. 10). Все остальные чудеса сопровождаются одним нравоучением и не имеют силлабических эпиграфов. Выделение первого чуда, окружение его шестью нравоучениями, видимо, обусловлено его значимостью. Это, как мы уже отмечали, основа сказания, главное чудо, которое произошло от иконы Ильинской Божьей Матери, — мироточение.

Все нравоучения в книге имеют не только четкую внутреннюю структуру, представляя собой небольшие по объему тексты, толкующие чудеса нанизыванием цитат и образов, заимствованных из Священного Писания и сочинений Святых Отцов, но и занимают важное место в композиции книги Димитрия, превращаясь в своего рода эпифонемы каждого чуда, оттеняющие смысл сказанного. Текст Священного Писания толкуется святителем не только исторически, но и аллегорически, каждый пример, заимствованный из Священного Писания, дает образец морального поведения. Приведем пример начала такого нравоучения к чуду 6, в котором рассказывается, как черниговский обыватель Лаврен Опанасенко, будучи безумным, бегал в ночи и хотел утопиться, но у образа Ильинской Божьей Матери, которая «наставляет к разуму божественному всѣх», пришел в себя и излечился:

^«Кождый маючий душу розумну человѣк, если ся кохает в грѣхах, а не хочет их перестати, безрозумным стается. Разум бовѣм в человѣку есть едина свѣтлая лѣтарня, темности невидѣния отганяючая, а показучаящо що есть свѣт, а що тма, що добро, а що зло, и, завше человѣка за собою, свѣтлым заповѣдей Божиих путем до неба провадячая.

А егда человѣк не слухаючи доброго, внутр освѣчаючого разуму, уклонится до злой своей волѣ, зане прилежит помышление человѣку прилѣжно на злая от юности его¹⁶, пойде по своим похотем, любо знает ведлуг показуючого ему разуму, же есть рѣчь злая грѣшити, маестат Божий ображати, за то бовѣм вѣчне каран будет¹⁷, недбает еднак на то, егда прийдет нечестивый в глубину зол, нерадити начнет, на тот час отходит разуму, и як безрозумный в темности глупства шалѣет…» (л. 19 об.).

Введение в текст книги особых нарративов-нравоучений показывает, что уже в первой книге Димитрия Ростовского вырабатывался его неповторимый авторский стиль и метод: собирания, соединения в одном сочинении разных источников с целью назидания и поучения читателя. Так, в первом издании «Руна орошенного» святитель Димитрий пишет:

«То уже и тый, внимательный читателю, презри простых сих нравоучительных бесѣд, иже писахуся не во ино нѣкое тщетное намѣрение, но в самую Богу славу, Богородицы похвалу и душ людских преобрѣтению»¹⁸.

Безусловно, в сказаниях о чудотворных иконах встречаются отступления нравоучительного характера, и даже достаточно обширные, например, в Сказании о иконе Богоматери Смоленской в ярославском Успенском соборе [Словарь книжников: 585–586]¹⁹, но они не маркировались автором сказания, не выделялись в особый нарратив с функциональным содержанием, не занимали четкого, определенного места в структуре повествования. Такой композиции книги со сказаниями о чудотворных иконах мы не встретим ни в древнерусской, в том числе и юго-западной, традиции, ни в польской литературе этого периода, посвященной богородичной теме, на которую святитель Димитрий, безусловно, также мог ориентироваться²⁰.

Поэтика «Руна орошенного», написанного вслед за книгой «Чуда пресвятой и преблагословенной Девы Марии», еще более оригинальна²¹ — в частности, в нем описывается уже не 22, а 24 чуда, «собранные в число двадесяти и четырех часов дневнонощных», что придает тексту бóльшую логичность и завершенность. Количество чудес символически объясняется сравнением с неким болящим клириком, который молился Богородице каждый час в течение суток, за что получил исцеление. Кроме того, новое сочинение, посвященное богородичной теме, искусно дополняется и другими символико-аллегорическими деталями. Название первой книги святителя Димитрия вполне традиционно для художественной системы древнерусской литературы, в данном случае — для жанра сказаний о чудотворных иконах («Чуда пресвятой и преблагословенной Девы Марии, деючиися от образа Еи чудотворного в монастыру святаго славнаго пророка Илии Чернеговском»): «пространные названия древнерусских литературных произведений» как бы подготавливали «читателя к определенному восприятию произведения в рамках знакомой ему традиции» [Лихачев: 62]. В заглавии «Руна орошенного» появляется уже новый художественный образ: в нем прочитывается образ Девы Марии как одушевленного руна Гедеонова, поясненный уже в беседе к первому чуду; и все 24 чуда от иконы Ильинской Божьей Матери становятся, согласно правилам риторики и барочной поэтики, символической аллегорией: образ руна-Богородицы, обильно орошенный Божьей благодатью, сам орошает верующих по названию 24 чудес — росой любви, защищения, странников утешения, исцеления, устрашения врагов, озарения смыслов, слез избавления, узорешительства, росой силы, мучащей невидимых мучителей, и т. д.

«Руно орошенное» издания 1683 г. начинается посвящением Лазарю (Барановичу) и двумя четкими предисловиями: одно — «К читателю», другое — «На книжку». Предисловие «К читателю» не повторяет предисловие «До чителника» книги «Чуда пресвятой и преблагословенной Девы Марии», текст написан заново. После предисловий следуют два стихотворения на польском языке за подписью Лазаря (Барановича). В «Руне орошенном» отсутствует «Вѣнец дванадесятозвѣздный на похвалу чудотворной пресвятой Богородици иконы в монастыру Свято-Илинъском Чернѣговском плачущой увитый» — вместо него, начиная с издания 1696 г., читается важный для богословских взглядов святителя Димитрия текст «Догмата пресвятой Богородицы» [Федотова: 90–91]. Однако, несмотря на некоторые различия между изданиями «Руна орошенного» (а также между «Руном орошенным» и книгой «Чуда пресвятой и преблагословенной Девы Марии»), основная композиция этих «сказаний» везде одинакова: после описания каждого чуда следует его толкование.

В «Предисловии к читателю» в «Руне орошенном» сказано, что «книжка» вышла с исправлением нравоучений и приложением «кратких бесед духовных» (имеется в виду — по сравнению с первой книгой, «Чуда пресвятой и преблагословенной Девы Марии»), а именно: к каждому чуду было добавлено еще по два нарратива — беседы и прилоги. Нравоучения в этой трехчастной структуре располагались между ними. Т. С. Борисова, анализируя структуру «Руна орошенного», считает, что чудо и прилог окаймляют нравоучение и беседу [Борисова: 61], но мне представляется, что все три части (беседа, нравоучение, прилог) являются комментарием к чуду, его толкованием (а в первой книге «Чуда пресвятой и преблагословенной Девы Марии» этим толкованием является только нравоучение), иначе разрушается общая композиция книги, связанная с ее жанровой принадлежностью: по моему мнению, это именно сказание о чудотворной иконе, и описание чуда должно оставаться главным нарративом.

Беседы и нравоучения составлены самим автором, у них общие источники — Священное Писание и труды Отцов Церкви, они очень близки по содержанию, их цель — донести до читателя христианские ценности через воспевание покровительства и благодеяний Богородицы. Прилоги собраны из разных источников: жития, легенды, патериковые рассказы; среди них и средневековые авторы, писавшие на латинском языке, которые, в основном, были указаны самим Димитрием. Например, в прилоге к 5-му чуду, в рассказе о разорившемся рыцаре, получившем от дьявола сокровище в обмен на жену, латинский первоисточник Димитрий называет в начале повествования:

«Пишет Иаков де Вораине о нѣкоем благороднѣм шляхтиче, иже богат быв, обнища зѣло…»²².

Речь, вероятно, идет об Иакове Ворагинском, архиепископе Генуэзском, авторе «Золотой легенды» (“Legenda aurea santorum, sive Lombardica historia”). Задача прилогов — сделать текст не только поучительным, но и занимательным. Обратим внимание на название этого нарратива — прилог: только в структуре первого чуда, которое рассказывает о истечении слез от иконы Ильинской Божьей Матери, он обозначен как приклад (образец, пример), во всех остальных — прилог. Безусловно, это наименование используется прежде всего в основном своем значении — «прибавление», «прибавка»²³, т. е. еще один пример. При этом, нет ли здесь намека на второе значение слова (барочная стилистика могла использовать все значения лексемы) — «ухищрение», «уловление»²⁴? В святоотеческой литературе «прилог» — это повод ко греху, возможность развития греховного помысла и проникновение его в душу, а сюжеты всех прилогов «Руна орошенного» — это борьба с греховными намерениями и деяниями: о прозорливом отшельнике Иоанне, видящем грехи Иерусалима (чудо 2); о разрушенных греховных помыслах некой жены к златокузнецу, который заставил епископа поверить в силу молитвы к Богу (чудо 3), о совершившем жестокие злодеяния иерее Павле, лишившемся ума от сребролюбия и принявшем смерть, подобно Иуде (чудо 6), и т. д. Тем не менее, несмотря на живой интерес, который могли вызывать и который вызывали у читателя прилоги «Руна орошенного», основная задача книги, как ее видел автор, заключалась в описании чудес, происходящих от Ильинской иконы и прославляющих ее, а также в наставлении и внушении нравственных правил через нравоучение как особое повествование, включенное в текст произведения.

Такую структуру святитель Димитрий Ростовский использовал почти во всех своих сочинениях. Так, «Келейный летописец», один из последних трудов митрополита, был составлен им не только для изложения библейской истории и ее толкования, но и в качестве духовного нравоучения, о чем он писал своим друзьям:

«Пишу, убо Господу поспѣшествующу, нравоучениа, мѣстами же и толкованиа Писаниа Святаго, елико могу немощный. А истории, яже в Быблиах, токмо вократцѣ въмѣсто фемы полагаю, и от тѣх, аки от источников струи, нравоучения произвожду»²⁵; “…docere, hoc meum intentum, tale desiderium, si non propter alios (nam quis sum ego ut docerem doctos?) saltem propter me ipsum”²⁶.

В отличие от книг «Чуда пресвятой и преблагословенной Девы Марии» и «Руна орошенного», Димитрий не выделяет и не маркирует в «Келейном летописце» нравоучения как самостоятельные повествования, но присутствие их в тексте столь очевидно и отчетливо, что писцы рукописей выносили нравоучения в особые оглавления, тем самым подчеркивая их значимость и важность для читателя: нравоучительное содержание памятника часто более всего привлекало читателя, и в этом, на мой взгляд, заключается разгадка его популярности (как известно, количество изданий и списков этого памятника огромно). Причем статьи в этих оглавлениях далеко не всегда совпадали, каждый книжник видел и выписывал свой комплекс нравоучений, рассредоточенных среди ветхозаветных событий.

Таким образом, нравоучительные тексты в ансамбле сочинений ростовского митрополита играли особую роль. Начиная с первых книг святителя Димитрия, сказаний о чудотворных иконах («Чуда Пресвятой и Преблагословенной Девы Марии» и «Руна орошенное»), нравоучения в его творчестве становятся особым художественным приемом — самостоятельным повествованием, отчасти наделенным жанровыми характеристиками; они не только имеют четкую внутреннюю структуру и занимают центральное место в композиции, но и являются важной составляющей художественного времени (см.: [Лихачев: 309–314]). Их значимость заключается еще и в том, что нравственно-духовные тексты, являясь частью толкований к историческому повествованию, переносят события и факты, которые они комментируют, по своей внутренней природе за грани хронологии и нивелируют их историчность, выдвигая на первый план общий, вневременный смысл.

¹ Для сравнения отметим, что древнейшее собрание кратких сказаний о византийских чудотворных иконах сохранилось в «Послании трех восточных патриархов императору Феофилу», которое датируется 836 г. [Васильева: 421].

² См. обзоры: [Ebbinghaus], [Романова], [Словарь книжников: 561–636].

³ О сложных отношениях взаимопроникновения жанров писал Д. С. Лихачев, который отмечал, что в древнерусской литературе «включение одних произведений в состав других без внешней мотивировки» являлось «особенностью самой жанровой структуры произведения»: хронографы, патерики, торжественники по жанровой природе «включали в свой состав произведения других первичных жанров» [Лихачев: 50].

⁴ Однако есть и другой подход: В. В. Лепахин, например, относит к жанру сказаний о чудотворных иконах только «самостоятельные произведения», в которых «собраны и обработаны все сведения о той или иной чудотворной иконе» [Лепахин: 26].

⁵ Рай мысленный, в нем же различныя цвѣты, преподобным Стефаном Святогорцем собраны. М.: Иверский мон-рь, 28 окт. 1658 г. — 3 авг. 1659 г. Переизд.: Рай мысленный / авт.-сост. В. С. Белоненко; пер. с цслав.: Ю. А. Зинченко. СПб.: Нева, 1999. 110 с. Здесь и далее при цитировании источников в старой орфографии сохраняем только ѣ, пунктуация современная.

⁶ Благодарю Е. С. Дилигул за указание на данную статью.

⁷ Hilarion (Denisowicz). Parergon cudow swiętych obraza przeczystey Bogorodzice w monastyru Kupiatickim. Киïв, 1638. Сочинение Илариона Денисовича опубликовано в качестве дополнения к изданию Афанасия (Кальнофойского): Kalnofoyski Athanasius. Teratourgema lubo cuda, ktore były tak w samym święto cudotwornym Monastyru… Kiiowskim jako y w obudwu świętych pieczarach… Киïв, 1638.

⁸ İоаникiй (Галятовський). Скарбница потребная и пожетечная всему свѣту, пресвятая Богородица Елецкая з великими скарбами з чудами своими од высоце в Богу превелебного его милости господина отца Иоанѣкия Галятовского, архимандриты Чернѣговского Елецкого знайденая, из типографии, в Новогородку Сѣверском. Року 1676, мѣсяца августа дня 23 свѣту обявлена.

⁹ İоаникiй (Галятовський). Небо новое. Львiв, 1665. Переиздания: 1677, 1699. Наряду с текстами чудес Богородицы, совершенными в ее земной жизни, в книгу помещены сказания с чудесами от икон Иверской, Печерской, Купятицкой Божьей Матери.

¹⁰ Антонiй (Радивиловський). Огородок Марiï Богородицi розмаитыми цвѣтами словес на праздники Господскïя, Богородичны и прочих святых. Киïв: в Лаврѣ Кiево-Печерской, 1676.

¹¹ Антонiй (Радивиловський). Огородок Марiï Богородицi розмаитыми цвѣтами словес на праздники Господскïя, Богородичны и прочих святых. Киïв: в Лаврѣ Кiево-Печерской, 1676.

¹² Полное название книги: [Димитрий Ростовский.] Чуда пресвятой и преблагословенной Дѣвы Марии, дѣючиися от образа Еи чудотворного в монастыру святаго славнаго пророка Илии Чернѣговском. Новгород-Северский: Тип. Лазаря Барановича, 1677. Далее ссылки на это издание приводятся в тексте статьи с указанием листа в круглых скобках.

¹³ Вопросы атрибуции данных книг, их рукописная и печатная традиции, источники, рецепция в книжной и художественной культуре были рассмотрены мною в отдельной статье, см.: [Федотова].

¹⁴ Об иконографии см.: [Комашко], [Адруг: 55–73].

¹⁵ Болдинский во имя святой Троицы и пророка Божия Ильи мужской монастырь // Православная энциклопедия. М.: Православная энциклопедия, 2002. Т. 5. С. 646–647 [Электронный ресурс]. URL: https://www.pravenc.ru/text/149679.html?ysclid=lrt5v4lutc146058494 (07.09.2023).

¹⁶ На поле: Быт. 8.

¹⁷ На поле: Притчи 18.

¹⁸ Руно орошенное. Чернигов, 1683. [Л. 2 об. — 3].

¹⁹ Это особенно заметно в Пространной редакции памятника, см. изд.: Сказание о иконе пресвятыя Владычицы нашея Богородицы и Приснодевы Марии честныя и славныя Одигитрии, яже имеется в Ярославле в соборной церкви у царских врат // Ярославские епархиальные ведомости. 1873. № 2. 10 января. Часть неофициальная. С. 9–15 [Электронный ресурс]. URL: https://pravoslavnoe-duhovenstvo.ru/media/priestdb/materialattachment/attachment/80/56/8056ca15-7c53-4d49-b9b9-2f36b028514a.pdf (07.09.2023).

²⁰ Нами был просмотрен ряд польских изданий и исследований, посвященных богородичной теме, например: Piotr Hyacinth Pruszcz. Morze łaski bożey; Które Pan Bog w Koronie Polskiey po rożnych mieyscach, przy Obrazach Chrystusa Pana, y Matki iego Przenaświętszey, na serca ludzi pobożnych, y w potrzebach ratunku żądaiących z głębokośći miłosierdzia swego nieprzebranego, co dzień obficie wylewa. A żeby ta szczodrobliwa łaska Boża, wszystkim wiernym zawsze pokazywana, była wiadoma. W Krakowie, 1662; Alojzy Fridrich. Historye cudownych obrazów Najświętszej Maryi Panny w Polsce. T. 1–4. W Krakowie, 1903–1911; [Mazurkiewicz] и др. Сердечно благодарю Р. Мазуркевича и С. И. Николаева за консультации и предоставление мне необходимой в работе литературы.

²¹ Отметим также, что книга «Чуда пресвятой и преблагословенной Девы Марии» написана на «простой мове» — письменном литературном языке Юго-Западной Руси XVII в. «Руно орошенное» написано уже на церковнославянском языке, можно сказать, высоким стилем [Борисова: 59–60], как и знаменитые Четьи Минеи Димитрия Ростовского, что, безусловно, было направлено на географию распространения сочинения: книга «Руно орошенное» выходит за пределы Юго-Западной Руси и становится не только «местным заказом», но и литературным фактом всей русской культуры Раннего нового времени. Так, два издания «Руна орошенного» 1683 и 1696 гг. находились в библиотеке Петра I [Боброва: 65]. В России рассказы «Руна орошенного» становились сюжетами синодиков, русских народных картинок и иконографии: хорошо известно использование сюжетов книги в иконах Божьей Матери «Нечаянная Радость» и «Целительница» (см.: [Петухов: 178, 213], [Фетiсов; кн. 23: 45–46, 79–81], [Шевченко]).

²² Руно орошенное. Чернигов, 1683. [Л. 27].

²³ См.: [Дьяченко Г. М.] Полный церковнославянский словарь / сост. свящ. Г. Дьяченко. М.: Издат. отдел Моск. патриархата, 1993 (репр. воспр. изд. 1900 г.). С. 497.

²⁴ Там же.

²⁵ Письмо Федору Поликарпову-Орлову, цит. по: ГИМ. Синодальное собр. № 81. Л. 10 об.

²⁶ «…поучать — вот мое намерение, таково желание; если не для других (ибо кто я, чтобы наставлять мужей ученых), во всяком случае для самого себя» (перевод с латыни мой. — М. Ф.). Письмо Стефану Яворскому, цит. по: ГИМ. Синодальное собр. № 81. Л. 3.

Об авторах

Марина Анатольевна Федотова

Автор, ответственный за переписку.
Email: fedotova_m@mail.ru
ORCID iD: 0000-0001-5167-3414

доктор филологических наук, ведущий научный сотрудник

Список литературы

Дополнительные файлы