Об атмосферном повороте в социальных науках

Полный текст

Любой “поворот” в научном знании инерционен – требуются годы, а иногда многие десятилетия для оформления идей, появления их сторонников, накопления массива соответствующих публикаций и для распространения влияния нового направления на другие исследовательские области и дисциплины. Об атмосферном повороте заговорили сравнительно недавно – всего лишь пять-семь лет назад, а до этого соответствующие идеи вызревали десятилетиями в рамках феноменологии пространства и таких междисциплинарных областей социально-гуманитарного знания, как исследования тела и аффекта¹. Если говорить о сдвигах в самом фундаменте эволюции этих знаний, т. е. об онтологии знания вообще, то можно заметить смену так наз. вещной (или материальной) онтологии с ее пристальным вниманием к связям и отношениям между материальными объектами (новейший пример – акторно-сетевая теория, или материальная семиотика) на конкурирующую с ней онтологию событий, основными категориями которой являются становление, процесс и поток (а наиболее влиятельными из современных теоретиков – Альфред Уайтхед и Жиль Делёз), а затем – на приходящую им на смену онтологию ситуаций, в которой место процессов становления заняли силовые поля и взаимодействия сил – основа трансформации как материальных сетей, так и цепей событий (из наиболее влиятельных и близких к нам по времени мыслителей здесь можно назвать Мартина Хайдеггера и Германа Шмица; ср.: Lotka 2020). Онтология событий и феноменология пространства и были заложены в фундамент атмосферного поворота, о котором пойдет речь в этом тематическом выпуске.

Исследования аффекта и атмосфер: две разные традиции? Антропологи и прежде обращались к исследованиям аффектов и эмоций. Сложилась особая специализация – психологическая антропология, в которой эмоциям, чувствам и страстям уделялось особое внимание, хотя нередко в полевой работе эта сторона человеческого поведения не фиксировалась и даже когда замечалась, чаще всего оставалась на страницах дневников и не отражалась в публикациях. Работы таких классиков антропологии, как Маргарет Мид (Mead 1928, 1930), Рут Бенедикт (Benedict 1989 [1934], 2013 [1934]), Джин Бриггс (Briggs 1970, 1998), Жорж Деверё (Devereux 1977), Эрика Бургиньон (Bourguignon 1979), Фред Мейерс (Myers 1979, 1986), Ренато и Мишель Розальдо (Rosaldo M. 1980, 1984; Rosaldo R. 1980, 1993), Кэтрин Лутц (Lutz, White 1986; Lutz, Abu-Lughod 1990), Джон Ливитт (Leavitt 1996), и развивающих их идеи уже в новом веке Лайлы Абу-Лугод (Abu-Lughod 2000), Винсента Крапанзано (Crapanzano 2004), Сары Ахмед (Ahmed 2004a, 2004b), Эндрю Битти (Beatty 2010, 2013), Дэниела Уайта (White 2017) стали фундаментом этой специализации как части так наз. аффективного поворота в социальных науках и гуманитаристике (ср.: Clough, Halley 2007; Wetherell 2012). Так в каком же смысле поворот, о котором мы говорим, оказывается действительно “поворотом” в развитии социально-гуманитарного знания?

Дело в том, что вся упомянутая литература, даже новейшая, оказывается мало связанной с тем направлением, которое относительно недавно стало известно как атмосферный поворот, а исследования аффективных атмосфер, как выясняется, почти не имеют пересечений с литературой по антропологии эмоций². Из числа философских антропологов, пытавшихся сопоставить эти две независимо развивавшиеся области исследований, на память приходят только имена канадского философа Брайана Массуми (Massumi 2002, 2010, 2015, 2019), немецкого феноменолога Яна Слаби (Slaby 2019) и специалиста по этномузыкологии из Германии, проводившей полевые исследования в Юго-Восточной Азии, Фридлинд Ридель (ср.: Riedel, Torvinen 2019). Одной из причин независимого развития этих направлений является некритическое использование антропологами менталистской (интроекционистской) парадигмы в трактовке чувств и эмоций. Доплатоновские представления в отношении чувств как сил, приходящих извне, захватывающих и подчиняющих человека, ими всерьез не воспринимались³.

Парадокс игнорирования атмосферных феноменов. Все существующее существует во времени и пространстве. Живое, однако, способно эти время и пространство чувствовать и переживать, что и составляет основу аффективного восприятия мира. Такая вовлеченность в мир характеризует не только высокоорганизованные формы живой материи, но и все живое, а быть может, и остальные формы и модусы существования материи. Существовать в мире – значит быть им затронутым (affected)⁴. Можно вслед за Бенедиктом Спинозой утверждать, что существовать – это и значит быть аффицированным, иметь возможность действовать или находиться под воздействием, быть в контакте с вечно изменяющимся миром, являться неотъемлемой составляющей его становления и его частью в каждый момент своего бытия. Но если это так, то каждый момент существования имеет свое аффективное измерение, особую тональность, звучание, цвет, вкус и запах, собственную атмосферу, объединяющую все эти модусы восприятия еще до их аналитического различения сознанием⁵. Согласившись с этим утверждением, мы, однако, не приходим к большей ясности в наших взглядах на мир, но лишь сталкиваемся с новыми проблемами и вопросами. Если аффективные атмосферы вездесущи, почему они до сих пор не стали неотъемлемой частью социального и гуманитарного знания или знания биомедицинского?

По контрасту с классическим платоновско-картезианским взглядом на чувства как на внутренние, субъективные или ментальные состояния, немецкие феноменологи утверждали, что чувства приходят извне (известный пример содержится в ранней работе Фридриха Ницше; Nietzsche 1994 [1864]). Важно также, что как у древних греков и египтян, так и у последователей новой феноменологии чувства всегда телесно опосредованы, что позволяет уйти от противопоставления ментального – соматическому, сознания – телу, а также по-новому рассматривать взаимодействие тела и среды. Немецкая феноменологическая традиция, объединявшая достижения психологии того времени⁶ с критикой спекулятивного неокантианства, выработала собственный подход к исследованию настроений, чувств и аффектов, предложив развернутые классификации типов ситуаций, типов пространств и типов чувств⁷. Следует отметить и французскую феноменологическую школу и обусловленный ее влиянием отличный от немецких феноменологии и эстетики подход к исследованию аффективных ситуаций (ambiances), настроений и коллективных чувств (ср.: Augoyard, Torgue 2006; Thibaud 2011, 2013; Bégout 2020). В этой традиции много внимания уделялось атмосферности света, цвета и звука: наблюдениям, которые восходят к работам двух влиятельных французских феноменологов – Анри Бергсона и Мориса Мерло-Понти⁸. Влияния этих философов обнаруживаются и в работах Тима Инголда, особенно в его рассуждениях о свете и звуке (ср.: Ingold 2022: 252–255). В целом, однако, феноменологические подходы, несмотря на свою близость дескриптивным программам этнографического наблюдения (их роднит, напр., установка на борьбу с редукционистскими концепциями реальности), мало сказались на антропологических концепциях аффекта. В первой хрестоматии по теориям аффекта перечислено восемь разных подходов к его изучению (Gregg, Seigworth 2010: 6–8), но в недавно вышедшем втором томе редакторы уклоняются от приведения подобных перечней по той простой причине, что оснований для такой классификации может найтись много, а сама она стала бы слишком напоминать известную историю Борхеса о китайской классификации животных (Seigworth, Pedwell 2023: 8). Во всем этом многообразии ирредукционистские феноменологические подходы к изучению аффективных феноменов рисковали затеряться. Однако именно они возобладали в исследованиях атмосфер.

О том, что атмосферы длительное время действительно ускользали от философского и научного осмысления, свидетельствует то обстоятельство, что предметом систематической рефлексии они стали лишь со второй половины прошлого века, примерно с середины 1960-х годов, когда отдельные феноменологи, психиатры и социологи начали исследовать их в контексте феноменологии пространства (Schmitz 1965, 1969, 2011, 2014; Tellenbach 1968; Simmel 2001 [1913]⁹). Поскольку речь идет о пространстве и его свойствах, много позднее к исследованиям подключились географы (ср.: Hasse 2002a, 2002b; Kazig 2007)¹⁰. Результаты феноменологических исследований аффективных атмосфер повлияли на развитие многих социальных и гуманитарных дисциплин и областей прикладного знания. Сегодня они используются культурологами для переосмысления теории культуры, социологами – для существенных уточнений концепций действия, психологами и психотерапевтами – в обновленных концепциях восприятия, чувств и настроений, а теоретиками медиа – при уточнении сути и роли медиа как среды. Помимо перечисленного, концепт (аффективных) атмосфер все шире используется в практических сферах: в градостроительстве, архитектуре, театро-, кино- и литературоведении, в косметологии, дизайне и моде, в туризме и гостиничном бизнесе, в маркетинге (включая нейромаркетинг), политике, педагогике и еще в дюжине прикладных областей, где целью становится манипуляция поведением или создание необходимого настроения и чувства у потребителя, посетителя/клиента. Библиотека этой междисциплинарной области сегодня насчитывает более полусотни томов, прежде всего на немецком, итальянском и французском языках, а также на английском (в основном – переводы), и более тысячи статей. Можно говорить и об успешной институализации всей этой междисциплинарной области как самостоятельной, выражающейся в организации специализированных сайтов и регулярных международных конференций, в создании научных центров¹¹, онлайновых и оффлайновых периодических изданий¹², книжных серий¹³, учебных курсов¹⁴.

Что же позволяло длительное время игнорировать существование аффективных атмосфер на фоне признания их повсеместного влияния? Первый ответ, который в этой связи возникает: характер самих атмосфер, а точнее такие их черты, как ускользание, неопределенность, размытость, нелокализуемость, эфемерность. Социальные ученые в своих исследованиях обычно сосредоточиваются на устойчивом и повторяющемся, отсеивая преходящее и случайное. Отмечая это обстоятельство, Альберт Нортон Уайтхед писал: “Видеть общее в особенном и сохраняющееся в преходящем – такова цель научного мышления” (Kuntz 1984: 17; цит. по: Kissel 1990: 17–18). Эфемерность и проблемы с дефиницией атмосфер как дорефлексивных и ускользающих явлений, безусловно, затрудняли их выделение в качестве отдельного предмета научного рассмотрения. Исследователи аффективных пространств задавались вопросом: каким образом можно определить атмосферу, если даже акт ее наименования – репрезентация, фиксирующая и тем самым подвергающая редукции само это явление? (ср.: Anderson, Ash 2015: 38). Решение этой задачи осуществлялось посредством феноменологического анализа повседневного опыта и выявления специфических характеристик аффективных атмосфер. Представитель первого послевоенного поколения немецких философов Шмиц – основатель философской системы, названной им “новая феноменология”, предложил в рамках своей системы особую методологию исследования аффективных атмосфер. Он обобщает содержание этапов их анализа следующим образом:

1) описательный – выделение предметной области жизненного опыта (напр., конкретных переживаний определенного чувства) на основе средств повседневной речи;

2) аналитический – определение повторяющихся элементов в данной области и их фиксация в конкретных терминах;

3) комбинаторный – более сложные компоненты соответствующей области реконструируются путем объединения разработанных понятий (Schmitz 1992: 33).

Известно, что, на основании выделенных характеристик подчеркивая независимость и действенное влияние атмосфер, Шмиц рассматривал их в онтологическом отношении как “полувещи” (Halbdinge)¹⁵.

Дорефлексивная манера, с которой атмосферы захватывают наши тела и чувства, заставляет утверждать, что, прежде чем мы начинаем размышлять об атмосферах, они уже “мыслят” нами, исподволь окрашивая наш опыт и направляя наши рассуждения. В этом отношении они являются когнитивно непроницаемыми (Griffero 2019: 32). Мы всегда мыслим в атмосферах, их посредством и через них (ср.: Sumartojo, Pink 2019: 11–12). Рефлексивная доступность аффективных атмосфер, таким образом, обеспечивается главным образом тем обстоятельством, что мы располагаем личным опытом их переживания и можем этот опыт описывать и осмыслять. Такой опыт, позволяющий понимать и правильно интерпретировать похожие переживания других людей, делает возможным исследование этих постоянно ускользающих от фиксации феноменов. Следует, однако, учитывать, что вездесущность атмосфер и обусловленная ею их обыденность становятся скорее препятствиями (обыденное, играя роль фона, не привлекает внимания и ускользает из фокуса притупляемой привычкой рефлексии), нежели способствуют их анализу.

Вторая версия ответа на вопрос о причинах того, почему длительное время атмосферы не являлись предметом исследований – невозможность их адекватного концептуального схватывания традиционными научными методами. Например, специалисты по эволюционной антропологии, фокусирующиеся на изучении биологических основ поведения человека, при обращении к аффектам зачастую описывают не их, а обработанные культурой и концептуально зафиксированные их формы – эмоции. Иногда аффекты и эмоции в их работах вообще не различаются. Здесь дурную услугу оказывает и стандартная процедура концептуализации, в данном случае нерефлексивно применяемая к предмету, природа которого является сущностно пред- или доконцептуальной и который может описываться лишь феноменологически как совокупность переживаний и телесных состояний, а точнее – переживаний ввергнутого в определенную атмосферу тела. Эти переживания с трудом поддаются классификации в силу того, что множество телесных ощущений плохо вписывается в сетки репрезентаций как культуры наблюдателя, так и культуры наблюдаемых (в автоэтнографии и самоотчете эти две позиции совпадают). Многие из нас на собственном опыте знают смысл выражений “зубы стучат”, “трясутся колени”, “сердце подступает к горлу”, “грудь распирает”, “волосы дыбом”, “по спине бегут мурашки”, “щеки пылают”, “душа в пятках”, “кровь приливает к лицу” и т. д. и т. п., но в словарях нет чувств, наименования которых однозначно бы выражали эти конкретные аффективно-телесные состояния.

Аффективные интенсивности плохо отражаются и в словарях локальных культур (репертуары терминов более сфокусированы на обозначении значимых для конкретной культуры эмоций). Последнее, однако, по-видимому, более справедливо применительно к культурам европейского круга, долгое время находившимся под влиянием платоновско-картезианского ментализма. Об этом свидетельствует и тот факт, что во времена Гомера греки и египтяне располагали значительно более богатой фразеологией и особой восприимчивостью не только к телесно-аффективной стороне жизни, но и к возникающим в этой жизни аффективным явлениям, которые мы сегодня называем атмосферами (ср.: Schmitz 1965, 1969). Эта восприимчивость была утрачена европейцами в результате победы так наз. менталистской, или интроекционистской, парадигмы – противопоставления души телу – и утвердившегося после Платона (но в особенности после Декарта) взгляда на чувства как на исключительно ментальные состояния. Впрочем, естественные языки все-таки располагают хоть и ограниченными в каждом конкретном случае, но адекватными современным им режимам чувственности словарями для отражения наиболее распространенных аффективных состояний (напр., эйфории, депрессии, паники, скуки, сосредоточенности и т. д.).

Есть еще и третья версия или, скорее, третий аспект, замедлявший восприятие результатов феноменологических наблюдений за атмосферами и разрабатываемых на их основе концепций в социальных науках. Он может описываться как сочетанное действие глубоко освоенной идеологии модерна с ее навыками абстрагирующего и редуцирующего мышления, не позволявшего увидеть мир таким, каким он является не знающему схем и различений модерному сознанию, с одной стороны, и терминологической омонимии позитивистского и феноменологического описаний, в которых термины “пространство”, “тело”, “чувство”, “атмосфера”, “аффект”, хотя и звучат одинаково, но означают с трудом сопоставимые сущности – с другой.

Все эти моменты затрудняют задачу определения аффективных атмосфер, тем более такого, с которым бы согласились представители разных подходов и дисциплин. Задача остается нерешенной не по причине, как это обычно бывает, наличия разногласий между представителями разных школ, а из-за самой сути определяемых явлений. Помимо попыток атрибутивного определения атмосфер (напр., как это проделал Грифферо за счет перечисления их отличий от других онтологических сущностей; см. публикуемое в этом выпуске интервью), можно использовать также еще историко-семантический подход.

Исследования атмосфер и антропология. Термин атмосфера восходит к др.-греч. понятию ατμόσφαιρα, первоначально обозначавшему область или сферу эманаций тел – гуморальных жидкостей, так наз. effluvia – испарений, выделений, запахов, пара, иных обусловленных телесностью и захватывающих пространство полей и сил (напр., магнитного поля) или страстей; именно это значение связывалось с термином атмосфера на рубеже XVIII и XIX вв. (Riedel 2019: 86). Параллельно этот термин стал использоваться в астрономии и географии, где он обозначал газовые оболочки планет и звезд. Многие авторы (включая Гернота Бёме) считали, что “(аффективные) атмосферы” как понятие возникло в результате метафорического переноса его из области метеорологии в область психологии и медицины¹⁶. Однако Георг Зиммель (Simmel 2003, 2009: 556, 579) и Макс Шелер (Scheler 1973: 257), касавшиеся в своих работах понятия “атмосфера”, не говоря уже о немецких психиатрах-феноменологах Отто Фридрихе Больнове (Bollnow 1965: 44 ff), Губерте Телленбахе (Tellenbach 1968) и Томасе Фуксе (Fuchs 2000: 58–60), рассматривали его как исторически связанное с телесностью. Лишь благодаря доминированию в обыденном сознании представления об атмосфере как понятии скорее метеорологическом, первая гипотеза его происхождения возобладала. Впрочем, это не исключает возможности вторичного метафорического переноса, что и было сделано некоторыми исследователями аффективно-атмосферных феноменов, опиравшимися на более популярную сегодня версию, в которой понятие “атмосфера” указывает не столько на тело, сколько на климат или погоду¹⁷. Например, Тим Инголд, задаваясь вопросом, в какой среде мы живем, замечает:

Я обнаружил два возможных ответа. Один – думать о среде как о сети, сплетенной из мириад нитей живых существ, проторяющих свои пути в этом мире. Другой – думать о ней как об атмосфере – воздушном царстве, наполненном светом, звуком и чувством. <…> А если это и то, и другое, то каково отношение между ними? (курсив мой. – С.С.) (Ingold 2022: 51, 2015: 87–88).

Каков же вклад антропологии в исследования атмосферных феноменов? Первые этнографические/антропологические работы в рамках этого направления были опубликованы совсем недавно, и на сегодняшний день есть лишь несколько книг, написанных на основе полевых этнографических исследований, в которых (аффективные) атмосферы стали главным предметом рассмотрения (Schroer, Schmitt 2018; Zehmisch et al. 2018; Stenslund 2023). Впрочем, близкие феномены привлекали внимание антропологов и прежде, пусть и эпизодически. Виктор Тёрнер, например, описывал как особую лиминальную фазу – коммунитас – аффективные состояния в обрядах перехода (Turner 1983). Марк Оже в одной из своих книг анализировал восприятие пространств и ситуаций вокзалов, аэропортов и супермаркетов как “не-мест”, объединяемых особой атмосферой (Augé 1992). Трансдисциплинарный характер атмосферных исследований уже довольно существенно повлиял на повестку нескольких антропологических дисциплин: на городскую (ср.: Schoon 2008; Löfgren 2010, 2014; Bille 2015; Bille, Schwabe 2023; Stenslund 2023) и медицинскую (Griffero, Francesetti 2019; Sokolovskiy 2022b) антропологию, антропологию религии (Radermacher 2020; Eisenlohr 2018, 2022; Cooper 2022), туризма (Holst 2018; Sánchez-Fuarros et al. 2023) и спорта (Uhrich 2008), этномузыкологию (McGraw 2016; Abels 2018, 2022; Riedel, Torvinen 2019). Есть также работы в области социологии и антропологии организаций и маркетинга. Такое ширящееся влияние философско-феноменологических исследований атмосфер на социально-гуманитарное и прикладное знание обусловлено ориентацией на холистскую (ирредукционистскую) методологию на волне обретающих все большую популярность пост- и трансгуманистских подходов. Длительное игнорирование чувств и телесности, обеднявшее репрезентации реальности во многих жанрах академического письма, ожидаемо завершилось бумом восполняющих эту лакуну исследований с фокусом на (аффективные) атмосферы и резонирующее под их воздействием переживаемое тело.

Атмосферные исследования в российской антропологии. Существует пока лишь несколько работ по антропологии города, затрагивающих понятие атмосферы (ср.: Brednikova, Zaporozhets 2016; Shishova 2018; Kupriyanov, Lurie 2022). Сам предмет этой субдисциплины сталкивает исследователей с проблемой осмысления духа или гения места, ауры и атмосферы. Например, в сборнике под редакцией Ольги Бредниковой и Оксаны Запорожец “Микроурбанизм. Город в деталях” авторы включенных в него статей неоднократно касаются темы атмосфер, не пытаясь, однако, использовать соответствующую литературу по феноменологии, хотя работы Вальтера Беньямина и Жана-Поля Тибо все же упоминаются. Есть несколько публикаций по этой тематике и у отечественных религиоведов, правоведов, литературоведов, искусствоведов и архитекторов, в которых затрагиваются концепции Шмица или Бёме. Монографических исследований атмосферных феноменов в отечественной антропологии и смежных дисциплинах пока нет¹⁸. Таким образом, можно констатировать, что атмосферный поворот пока мало затронул наше академическое сообщество, и можно надеяться, что предлагаемые вниманию читателей в этом номере журнала статьи станут существенным вкладом в российскую атмосферологию.

В тему номера вошли статьи и интервью как ведущих специалистов в данной области, так и исследователей, впервые обращающихся к теме атмосферных феноменов: это и теоретические экскурсы, и материалы конкретных кейсов. Тему открывает интервью с нынешним лидером атмосферных исследований Тонино Грифферо, автором множества книг и статей, оказавших значительное влияние как на формирование соответствующих представлений в его собственной дисциплине – эстетике, так и на всю бурно развивающуюся сегодня междисциплинарную атмосферологию. Если говорить о позиции Грифферо в отношении реализуемых в рамках атмосферных исследований подходов, то ее можно охарактеризовать как синтетическую: в своих работах он делает попытку разрешить весьма существенные противоречия между подходами Шмица и Бёме за счет типологизации атмосферных феноменов, в которой онтологические характеристики одного типа соответствуют концепции Шмица, а другого, имеющего собственные внутренние противоречия, – концепции Бёме. Не все исследователи, однако, готовы согласиться с компромиссным семантико-типологическим решением, предложенным Грифферо. В статье Симона Рункеля, которая завершает тему, ставятся важные вопросы о состоятельности онтологии Бёме, отклоняющейся от строго феноменологического подхода и возвращающей (спекулятивные) конструкции классической западной философии типа противопоставления субъекта и объекта, с которыми столь последовательно боролся Шмиц. Тема номера также содержит исследование конкретного кейса городской атмосферы: статья Дарьи Радченко позволяет поставить вопрос о роли синестезии в восприятии атмосферных феноменов и предлагает заслуживающие дальнейшего анализа аналогии между религиозными и городскими атмосферами.

Исследования аффективных атмосфер пока остаются весьма редкой темой в отечественной антропологии, между тем они представляют важную в методологическом отношении альтернативу доминирующим сегодня в сенсорной антропологии подходам, на которых строится так наз. аффективный поворот. Знакомство с литературой по атмосферным феноменам безусловно обогатит такие антропологические субдисциплины, как городская антропология, антропология религии, антропология организаций, психологическая антропология и др., а также предоставит возможность сравнения современной феноменологии, с одной стороны, и описательных практик полевой антропологии – с другой, с целью обогащения последних новыми приемами и новой оптикой, позволяющей раскрыть стороны реальности, до сих пор ускользавшие от внимания антропологов.

Примечания переводчика

¹ Сам диагноз “поворота” (назван по аналогии с другими поворотами в социально-гуманитарном знании) впервые прозвучал в работе немецкого философа и химика Йенса Зёнтгена, сравнившего обращение философии к теме атмосфер с произошедшим в ней ранее лингвистическим поворотом (Soentgen 1998: 72). Этим сравнением воспользовался Тонино Грифферо – итальянский философ, специалист по этике; он указал автора идеи (Griffero 2014: 9), но оставил за собой первенство в отношении самого термина “атмосферный поворот” и назвал стоящие за ним концепции “атмосферологической парадигмой” (Griffero 2020: 174).

² Такая независимость в изучении аффекта per se и аффективных атмосфер в философии и социальных науках нуждается хотя бы в кратком комментарии. Пути развития исследований аффекта и сопряженных с ним понятий в англофонной антропологии несколько отличаются от тех, что принято связывать с так наз. аффективным поворотом в социальных науках. Дело в том, что антропология, оставаясь в значительной степени дисциплиной эмпирической и дескриптивной, опиралась в своих исследованиях аффективных феноменов на полевые наблюдения и актуальные для каждого из этапов ее развития достижения психологии и психиатрии (в значительной мере – психоанализа). Лишь с начала нулевых годов текущего века она, наряду с другими социальными науками, стала испытывать мощное влияние делёзианских трактовок аффекта. Это произошло не в последнюю очередь благодаря переводу ключевых текстов Жиля Делёза и Феликса Гваттари на английский язык, выполненных канадским специалистом по философской антропологии Брайаном Массуми. Делёз в своей трактовке аффекта творчески развивал идеи Бенедикта Спинозы, отказавшись от доминировавшей в феноменологии того времени (благодаря влиянию Франца Брентано, Эдмунда Гуссерля и Мориса Мерло-Понти) трактовки чувств как интенциональных состояний. В последней чувства увязывались с субъектом как его (субъекта) интенциональные акты. Между тем, как утверждал Герман Шмиц, существуют чувства, не ориентированные на какой-либо объект (иными словами, неинтенциональные чувства), полностью выпадавшие из внимания последователей Гуссерля. Исследование этих феноменов и легло в основу новой феноменологии Шмица. И Массуми, и Шмиц не соглашались со многими принципами феноменологии Гуссерля, однако на этом сходство между их подходами заканчивается. Массуми, следуя Делёзу (который, в свою очередь, помимо концепции аффекта Спинозы, использовал идеи философии процесса Альфреда Нортона Уайтхеда, Анри Бергсона и Чарльза Сандерса Пирса), в итоге отказался от феноменологии и предложил динамическую концепцию аффекта, которая и стала методологической основой аффективного поворота в социальных науках. Шмиц начиная с середины 1960-х годов стал развивать собственную систему новой феноменологии, внеся ряд радикальных поправок в классическую феноменологию и заложив основы нынешнего атмосферного поворота. Он опирался прежде всего на собственный анализ произведений гомеровской эпохи и исследования психологов и психиатров. В англофонную литературу по социальным наукам его концепция аффективных атмосфер вошла благодаря усилиям его последователя – Гернота Бёме, популяризировавшего ее и адаптировавшего ее аппарат (за счет не всегда удачного упрощения) к нуждам прикладных исследований (Böhme 1993). В Италии концепции Шмица и Бёме развиваются Тонино Грифферо, несколько книг которого недавно переведены на английский; во Франции соответствующие исследования, главным образом в приложении к городским атмосферам и звуковым ландшафтам, пропагандирует Жан-Поль Тибо (Thibaud 2015, 2021; Böhme, Thibaud 2018).

³ Считая разделение на тело и душу фикцией и глубоко (по крайней мере со времен Демокрита и Платона) укорененной ошибкой философской антропологии (ср.: Schmitz 1992: 93 ff) и сравнивая архаические доплатоновские представления о теле с представлениями последующих эпох, Шмиц так характеризует эти подходы: “Один [архаичный подход] трактует человека как телесное, настроенное на захватывающие его силы и вступающее с ними в резонанс существо, другой – как субъекта, обитающего во внутреннем мире души, связанной с человеческим телом и через него с внешним миром” (Schmitz 1969: 19). В этом высказывании содержится ключ к его трактовке связи между переживаемым, или феноменологическим, телом и аффективными атмосферами. Такая связь может интерпретироваться с помощью двух используемых в его наблюдении понятий, а именно – настроенности и резонанса, обусловливающих захват тела внешним, манифестируемым как атмосфера чувством. Сам такой “захват” определяется Шмицем с помощью неологизма Einleibung (≈ воплощение).

⁴ Языковые различия влияют на восприятие логики высказываний, подчеркивая либо, наоборот, скрывая реальность. Аффективность/затронутость во многих европейских языках выражается глаголами движения (пример из англ.: to be moved), в то время как русск. быть затронутым отсылает к тактильности, одному из пяти ощущений классического набора (зрение, слух, вкус, обоняние, осязание). Движение (хотя и относимое к восприятиям и ощущениям в постклассических классификациях ощущений) не ассоциировалось с восприятием в классической феноменологии, что имело существенные последствия для концепции чувств в этой традиции. В частности, Шмиц в своей полемике с предшествующей традицией феноменологических исследований трактует чувства как динамические явления, вовлекающие в свое действие чувствующее или переживаемое тело (Leib).

⁵ Языковые различия влияют на восприятие логики высказываний, подчеркивая либо, наоборот, скрывая реальность. Аффективность/затронутость во многих европейских языках выражается глаголами движения (пример из англ.: to be moved), в то время как русск. быть затронутым отсылает к тактильности, одному из пяти ощущений классического набора (зрение, слух, вкус, обоняние, осязание). Движение (хотя и относимое к восприятиям и ощущениям в постклассических классификациях ощущений) не ассоциировалось с восприятием в классической феноменологии, что имело существенные последствия для концепции чувств в этой традиции. В частности, Шмиц в своей полемике с предшествующей традицией феноменологических исследований трактует чувства как динамические явления, вовлекающие в свое действие чувствующее или переживаемое тело (Leib).

⁶ Макс Шелер, например, при разработке типологии чувств опирался на работы Карла Штумфа (Scheler 1973 [1916]: 340 ff).

⁷ Шелер выделял по характеру связей с объектами шесть типов чувств (состояния, аффекты, интенции, чувственные функции, предпочтения и любовь/ненависть), а кроме того, еще четыре их уровня по отношению к эго: 1) уровень телесных ощущений – щекотка, мурашки, голод, жажда; 2) уровень психических состояний – эйфория, симпатия, грусть; 3) уровень личностных чувств – гордость, вина, зависть, восхищение; 4) уровень духовных чувств – удивление, отчаяние, катарсис, стыд, раскаяние, угрызения совести. Несомненным теоретическим достижением Шелера было его рассмотрение чувств и эмоций как коррелятов ценностей, точно так же как коррелятами зрительного восприятия выступают цвета и формы (Scheler 1973 [1916]). Мы обнаружим близкую мысль у Грифферо, считающего, что любая атмосфера несет с собой неотделимые от нее ценность и чувство (Griffero 2014: 21 ff).

⁸ Внимание к атмосферным элементам городской среды и архитектуры, уделяемое в этой традиции (как, впрочем, и позиция Гернота Бёме, считавшего, что атмосферы можно конструировать), привлекло градостроителей и архитекторов и породило большую литературу (ср.: Thibaud 2007; Borch 2014; Bille, Sørensen 2016; Hasse 2022; Arbib, Griffero 2023; Stenslund 2023).

⁹ Георг Зиммель в своем очерке “Философия пейзажа” рассматривает пейзаж не только как объект искусства, но и как объект повседневного опыта. Он утверждает, что восприятие пейзажа как выделение определенного образования в природе является исключительно современным феноменом. Зиммель предполагает, что именно процесс индивидуализации эпохи модерна сделал такое разграничение возможным. Это приводит Зиммеля к вопросу: что представляет собой тот особый вид единства, который и определяет такое выделение части из целого? Его ответ: у воспринимающего пейзаж или ландшафт человека формируется аффективный отклик в виде особого настроя (Stimmung), или, как он пишет, “целостного ансамбля, который постоянно или временно окрашивает все психические составляющие его [человека] восприятия” (Simmel 2001 [1913]: 26).

¹⁰ В теоретическом плане поворот к исследованиям аффективных пространств в географии человека и географии культуры привел к оформлению новых концептуализаций пространства и критике прежних, до того преобладавших в этих дисциплинах “репрезентационистских” подходов с их трактовками пространства как объема, вместилища или контейнера, иными словами – как пространств, не отличающихся по своим характеристикам от пространств, описываемых в физике и геометрии. Исследования феноменологии переживаемого пространства (ср.: Thrift 2008; Anderson 2009; Vannini 2015; Simpson 2017; Trigg 2023) легли в основу так наз. NRT (Non-Representational Theory), в которой аффекты и атмосферы, динамика и аффордансы, экологические отношения между людьми и “нечеловеками” (non-humans) вышли на первый план и заставили коренным образом переосмыслить основания географии культуры и географии человека. Наименование “нерепрезентационистский” этот подход получил в силу того обстоятельства, что классическое физическое представление о пространстве является удобной репрезентацией в физической картине мира. Полемизируя с таким представлением, Шмиц, например, рассматривал трехмерное физическое пространство как результат абстракции и редукции воспринимаемого и переживаемого предименсионального (т. е. не имеющего измерений) “первичного” пространства.

¹¹ Среди них основанное в 1992 г. в Киле (городе, в университете которого Шмиц в 1958 г. начал свою карьеру философа и проработал в должности профессора с 1971 по 1993 гг.) Общество новой феноменологии (Gesellschaft für Neue Phänomenologie), объединившее не только немецких последователей Шмица, но и ученых из Австрии, Нидерландов, Швейцарии, Великобритании, Японии, Китая и США (https://www.gnp-online.de). В Риме под эгидой Университета Tor Vergata по инициативе Грифферо была создана международная исследовательская сеть Ambiances International Network (https://www.ambiances.net), объединившая более 1100 ученых и 30 исследовательских групп из 60 стран. В 2022 г. был основан Институт атмосферных исследований при японском университете Кобе (KOIAS) – на его сайте предметом исследований названы “атмосфера” и другие ассоциируемые с ней аффективные феномены, включая “mood” (англ.), “ambiance” (фр.), “Stimmung” (нем.), “qifen” (кит.) и “fun’iki” (яп.) (http://www.lit.kobe-u.ac.jp/koias). Во Франции, в Гренобле, при Высшей национальной школе архитектуры с 1998 г. действуют лаборатория AAU (Ambiances, Architectures, Urbanités; https://aau.archi.fr/laboratoire-aau) и исследовательский центр CRESSON (Centre de Recherche sur l’Espace Sonore et l’environnement urbain; https://aau.archi.fr/cresson), основным предметом исследований в которых являются городские атмосферы. Аналогичные центры существуют в Италии, Нидерландах, Алжире, Тунисе, Бразилии, Канаде и США.

¹² В частности, сегодня выходят следующие издания: Ambiances. International Journal on Sensory Environment, Architecture and Urban Space (http://journals.openedition.org/ambiances); Atmospheric Spaces Bulletin (https://atmosphericspaces.wordpress.com/bulletins); с 2008 г. – Emotion, Space and Society Journal (https://www.journals.elsevier.com/emotion-space-and-society); Environmental & Architectural Phenomenology (https://newprairiepress.org/eap); Lebenswelt: Aesthetics and Philosophy of Experience (http://riviste.unimi.it/index.php/Lebenswelt); Sensibilia. Studi di estetica (http://journals.mimesisedizioni. it/index.php/studi-di-estetica). Первые два издания целиком посвящены аффективным атмосферам, а в остальных регулярно публикуют статьи по соответствующей тематике.

¹³ Например, известное издательство научной литературы “Routledge” с 2016 г. издавало специализированную книжную серию Ambiances, Atmospheres and Sensory Experiences of Spaces (серия была инициирована издательством “Ashgate” в 2015 г. до его слияния с “Routledge” и нынешнего поглощения “Routledge” издательским консорциумом “Taylor & Francis”); в Германии Общество новой феноменологии публикует в издательстве “Karl Alber“ серию Neue Phänomenologie; итальянское издательство “Mimesis International” с 2017 г. издает книжную серию Atmospheric Spaces: Aura, Stimmung, Ambiance, в которой к сегодняшнему дню вышло 12 томов (https://atmosphericspaces.wordpress.com).

¹⁴ Например, в начале 1990-х годов в Нанте под руководством французского архитектора Жана-Пьера Пено (Péneau) в тесном сотрудничестве с исследовательским центром CRESSON в Гренобле, которым руководил один из крупных исследователей “обстановки и настроения” (ambiance) и основатель CRESSON Жан-Франсуа Огуар (Augoyard), была создана одна из первых во Франции докторских программ подготовки по теме ambiances. В начале 2000-х годов Пено продолжил начатую им в Нанте работу уже в Тунисе, где он основал направление ambiances в рамках созданной им группы исследователей ENAU.

¹⁵ Итальянский последователь Шмица, специалист по эстетике Грифферо использует термин quasi-things (Griffero 2017); подробнее о статусе полувещей и их отличиях от вещей см. интервью Грифферо, публикуемое в данном тематическом выпуске журнала.

¹⁶ Шмиц не обращается к вопросу происхождения термина “атмосфера”, рассматривая вместо этого генеалогию понятий, включая понятие Stimmung.

¹⁷ Читателям, желающим углубиться в историю предшествующих феноменологии атмосфер исследований и связанных с ними концептов aura, ambiance, Stimmung, я рекомендую обратиться к специально посвященным этим темам работам (Spitzer 1942, 1963; Tiedemann 1971; Bégout 2020).

¹⁸ Однако уже опубликовано около 20 русскоязычных статей, не считая публикаций философских работ, а также диссертаций Е.Г. Фень “Основные категории феноменологической философии пространства в современных исследованиях города” (М., ВШЭ, 2012 [Fen 2012]) и А.В. Венковой “Феномен иммерсивности в современной художественной культуре” (СПб.: Российский научно-исследовательский институт культурного и природного наследия им. Д.С. Лихачева [Venkova 2022]) и серии статей (см., напр.: Oznobikhina 2022), а также нескольких переводов работ Бёме, Грифферо и Шмица.

Об авторах

Сергей Валерьевич Соколовский

Автор, ответственный за переписку.
Email: sokolovskiserg@gmail.com
ORCID iD: 0000-0002-0112-0739

д. и. н., главный научный сотрудник

Список литературы

Дополнительные файлы