Чередование букв а и о в основе: можно ли говорить о прагматике распределения вариантов

Полный текст

Этот текст представляет собой отклик на статью [Кронгауз 2024], в которой делается попытка рассмотреть ряд разнородных случаев, когда вместо ударного [а], которое можно было бы ожидать, исходя из презумпции относительного постоянства фонемного состава основы, в основе обнаруживается ударное [о]. Во всех этих случаях автор статьи усматривает особое явление — ​переход а в о в разговорной речи, просторечии, профессиональных и молодежных жаргонах. В связи с этим рассматриваются следующие казусы: жаргонное шпора в значении ‘шпаргалка’; просторечные формы множественного числа, такие как польта от пальто и бошки от башка; гипокористические личные имена, такие как Лора от Лариса, Тома от Тамара, Мотя от Матвей; жаргонное слово симпотный; слово розлив; формы плотит, дорит, котит от платить, дарить, катить и т. п.

Делается вывод, что использование о вместо ожидаемого а фонетически и графически маркирует неформальность слова. Представляется все же, что имеет смысл поместить каждый из рассматриваемых казусов в более широкий контекст в надежде выявить языковые механизмы, которые скрываются за соответствующими явлениями.

Статья начинается с сопоставления слова шпаргалка и жаргонного обозначения шпаргалки — ​шпора. Автор приводит ряд попыток объяснить, почему безударную гласную букву в слове шпаргалка нельзя проверять словом шпора (объяснения взяты с сайтов и порталов интернета и обладают разной степенью убедительности). Большинство из этих объяснений имплицирует, что слова шпора и шпаргалка нельзя считать однокоренными. Возражая этому имплицируемому утверждению, автор пишет: «Все-таки графическое / ​фонетическое сходство шпаргалки и шпоры настолько велико, что хочется признать их однокоренными…». Но представляется, что это желание пропадет, если мы посмотрим на сленговую замену шпаргалки на шпору в сопоставлении с другими подобными заменами. Общий механизм таких замен заключается в следующем: литературное слово или словосочетание в том или ином жаргоне заменяется на другое слово (жаргонный субститут), которое в литературном языке имеет совсем иное значение, но созвучно некоторой части исходного слова. Так, фанера заменяет слово фонограмма (например, в сочетании петь под фанеру), слово дрова в жаргоне компьютерщиков заменяет драйвер, из более редких замен можно упомянуть слово студень вместо студент или студенческий билет и репа вместо репетиция (Репа отменяется: дирижер заболел). Давно известна замена слова миллион на лимон (с перестановкой согласных). Жаргонный субститут иногда бывает однокоренным с исходным словом или частью исходного словосочетания (например, когда слово мать используется как жаргонный субститут сочетания материнская плата), но это скорее редкость. В некоторых случаях можно попытаться усмотреть какую- то семантическую связь между исходным словом и его жаргонным субститутом. Так, о коннотациях слова фанера в значении ‘фонограмма’ в словаре [Ермакова и др. 1999] говорится: «Отрицательная оценка, поддельность, “деревянный”, неживой звук <фанера — ​имитирующий дерево, недоброкачественный, негибкий материал>». Да и относительно слова шпора ‘шпаргалка’ в этом же словаре высказывается такое предположение: «Возможно, что у слова первоначально были ассоциации с приспособлением, которое помогает как лит. шпора при езде на лошади…» [Там же]. Однако в общем случае нет никакой мотивированности замены, кроме фонетического сходства и большей краткости жаргонного субститута. Это становится очевидным, если привлечь к рассмотрению жаргонные субституты, которые в литературном языке используются как собственные имена (чаще всего — ​гипокористические антропонимы): стёпа вместо стипендия, валя вместо валюта, или в жаргоне компьютерщиков — ​клава вместо клавиатура, лазарь вместо лазерный принтер. Ясно, что не имеет смысла говорить, будто выбор имен, используемых как жаргонные субституты, как-то семантически мотивирован: мотивировка здесь чисто фонетическая. В любом случае мы легко можем заметить, что рассматриваемый механизм вовсе не включает обязательную замену а на о: ее нет ни в слове клава ‘клавиатура’, ни в слове валя ‘валюта’, ни в слове лазарь ‘лазерный принтер’. То, что мы наблюдаем такую замену в слове шпора ‘шпаргалка’, обусловлено ровно тем, что в литературном языке есть слово шпора и нет слова *шпара. Заметим, что иногда (хотя значительно реже) в качестве жаргонного субститута для шпаргалки используется слово шпага (см., например, [Сосновский 2016: 102]), и здесь никакая замена не происходит, что вполне ожидаемо, поскольку в литературном языке есть слово шпага и нет слова *шпога. Таким образом, слово шпора трудно рассматривать как иллюстрацию регулярной замены а на о в некодифицированной области языка.

Далее в статье М. А. Кронгауза рассматриваются «чередования а и о, описанные в лингвистической литературе». Этот раздел состоит из двух подразделов.

В первом из них обсуждаются правила написания корней с чередующимися гласными а и о со ссылкой на сайт gramota.ru. Автор высказывает ряд замечаний к формулировке правил как они приведены на указанном сайте. В частности, он справедливо указывает, что имена собственные Ростов и Ростислав в современном языке не должны включаться в список слов с корнем раст/ращ/рос. Другое замечание приходится признать менее справедливым. Автор выражает сомнение в том, что на синхронном уровне можно говорить о сохранении единого корня твор/твар, и ссылается на следующее утверждение по поводу варианта твар (из [Кронгауз и др. 2018: 29]): «Второй вариант встречается в нескольких словах, изначально связанных с идеей творения, но по существу потерявших или теряющих эту связь». Представляется, что эта связь никак не утрачивается, когда речь идет о противопоставлении Творца и твари. Об этом свидетельствует множество примеров из [НКРЯ]¹, из которых приведем лишь несколько:

(1)     Христианский Запад остро нуждается сегодня в православном чувстве тайны, «страха Божия», онтологической дистанции между Творцом и тварью… [В. В. Бибихин. Единое христианство (2002)].

(2)     Потому речь здесь идет не о грубом спиритуализме, а об отношении между Творцом и тварью, Автором и считывателем сотворенного бытия… [С. С. Неретина, А. П. Огурцов. Пути к универсалиям. Раздел II. Творец и род (2006)].

(3)     Обезьяна выглядела лучше, ярче, чем могла бы выглядеть при жизни, — ​словно была не чучелом, а чистым замыслом, самой идеей новой твари, задуманной Творцом пред сотворением [П. В. Крусанов. Волосатая сутра. Мойка, 48 (2012)].

Тем более эта связь очевидна в прилагательных тварный и нетварный. Опять несколько примеров:

(4)     Если бы первые люди науки не видели мир сплошь тварным, если бы они не понимали его как высочайшее произведение божественного искусства, мы не знали бы математической физики [Вячеслав Шевченко. Демон науки: Космический кубок // «Знание — ​сила», 2003].

(5)     Сверхъестественная — ​совершается погружением нашего сотворенного духа в нетварный Дух Божий [Два труда об истинном христианстве (2004) // «Журнал Московской патриархии», 23.02.2004].

(6)     Сложное учение о цепочке символической коммуникации божественного и человеческого, нетварного и тварного, которое и составляет нерв лосевских размышлений о культуре, конечно, может в его текстах затеняться яркими филиппиками, но именно через это учение мы должны понимать творчество Лосева и его место в беспощадных умственных коллизиях века [А. Л. Доброхотов. А. Ф. Лосев — ​философ культуры (2009)].

Однако, независимо от указанной неточности, соответствующий раздел статьи М. А. Кронгауза вызывает двойное удивление.

Во-первых, непонятно, почему автор использует формулировки с сайта gramota.ru, а не значительно более корректные формулировки полного академического справочника [Лопатин 2007]. В этом справочнике в раздел, посвященный написанию слов с корнем раст/ращ/рос, не включены имена собственные Ростов и Ростислав, зато упоминается ряд исключений из общего правила, о которых, по-видимому, просто забыли авторы формулировки на сайте gramora.ru. Сюда относятся, например, наречное выражение на вырост, а также слово подростковый, для которого современные справочники признают нормативным ударение на третьем слоге, наряду со «старым» ударением на втором слоге. Да и формулировка правила о корне твор/твар, включенная в этот справочник, тоже не вызывает особых замечаний. Кроме того, в нем учтены корни, о которых забыли авторы справки на сайте gramora.ru: пай/пой (в глаголе паять и некоторых однокоренных словах, например, припой) и крап/кроп (ср. крапить ‘покрывать мелкими пятнышками, точками’ и кропить ‘покрывать мелкими каплями, брызгами’)².

Во-вторых, несколько странным кажется отнесение орфографических справочников, преследующих чисто практические цели, к «лингвистической литературе». В них не делается попытка дать лингвистический комментарий к чередованию гласных букв в ряде корней, вследствие которого и оказывается невозможной рутинная проверка. Между тем лингвистический комментарий мог бы быть полезен и с практической точки зрения. Так, можно заметить, что чередование гласных букв в корнях может иметь различные источники. Иногда это наследие праславянского аблаута. Но есть и случаи, когда мы имеем дело с различными рефлексами начального праславянского *or или *ol (например, в корне равн/ровн). Осознание этого позволит добавить к традиционно выделяемым корням с чередующимися гласными по меньшей мере еще один и отметить невозможность проверять слово ладья словом лодка. Удивительно, что этот корень регулярно проходил мимо внимания орфографистов; впрочем, он кратко упоминается в полном академическом справочнике [Лопатин 2007], в котором названы и некоторые другие корни с интересующим нас чередованием (например, бархат — ​бархотка).

Во втором подразделе со ссылкой на академическую грамматику [РГ 1980: 428–429] описывается переход о в а перед имперфективным глагольным суффиксом ыва/ива. Здесь хочется добавить две вещи. Во-первых, более точное, хотя и краткое описание морфонологических условий данного чередования содержится в фундаментальной монографии [Иткин 2007: 146–147]. Во-вторых, раз уж затрагиваются общие принципы русской орфографии, полезно было бы упомянуть, что невозможность проверять гласную в корне глагола совершенного вида глаголами несовершенного вида с суффиксом ыва/ива можно рассматривать как частный случай более общего принципа: нельзя проверять гласную в глагольном корне глаголом противоположного вида. Так, гласную букву в глаголе упоминать нельзя проверять формами глагола упомянуть (упомянешь, упомянет и т. д.), гласную букву в глаголе предлагать — ​формами глагола предложить (предложишь, предложит и т. д.)³.

Но дальше в статье происходит переход к менее тривиальному материалу. Следующий раздел так и называется — ​«Чередования а и о, не описанные в лингвистической литературе». Раздел начинается с повторного рассмотрения корня зар/зор, в котором «под ударением пишется то, что слышится, а в безударном положении пишется а», и обращается особое внимание на пару заря́ — ​зо́ри, «поскольку чередование происходит внутри лексемы существительного: в единственном числе с безударным корнем пишется а, а во множественном числе под ударением о». Действительно, в современном языке слово заря относится к той же акцентной парадигме, что и слово дуга, т. е. имеет ударение на втором слоге в формах единственного числа и на первом слоге в формах множественного числа. Однако ясно, что выбор гласной в корне зар/зор в этом слове обусловлен именно акцентуацией. В сочетании бить зорю мы имеем о в корне — ​именно потому, что гласный звук в корне находится под ударением. Все помнят хрестоматийные строки Пушкина:

(7)     Зорю бьют… из рук моих

Ветхий Данте выпадает…

Можно было бы говорить, что мы имеем дело с устойчивым выражением бить зорю, но множество примеров из реальных текстов убеждают нас, что это не так. Форма зорю встречается в сотнях разнообразных текстов, часть из которых даже вошла в НКРЯ, в сочетаниях играть зорю, барабанить зорю, трубить зорю, ударить зорю, возвестить зорю, а в поэтических текстах еще и горланить зорю и т. п.

Естественно сказать, что в слове заря мы имеем дело с фонемой <о> в корне (в понимании Московской фонологической школы), а написание буквы а обусловлено лишь традицией, отраженной в цитированном правиле. Тогда для слова заря мы должны будем допустить и другую акцентную парадигму — ​как у слова спина (ударение на окончании в единственном числе за исключением винительного падежа и на основе во множественном числе и в винительном падеже единственного числа). Иное изящное решение предложено в словаре [Зализняк 1977/2008]: выделяется значение слова заря ‘рассвет или закат’, для которого постулируется с небольшими оговорками та же акцентная парадигма, что и для слова дуга, и фиктивная единица зоря ‘военный сигнал’, с неподвижным ударением на основе, о которой говорится, что она «используется преимущ. в выражении бить зорю». Действительно иногда (хотя чрезвычайно редко) зоря в значении ‘военный сигнал’ используется не только в винительном падеже:

(8)     Вечерело; люди одевались в шинели, приготовляясь к зоре [Юрий Бирюков. «…В одно моленье души русские сольем»].

Но в целом такое решение, разбивающее слово заря на две единицы с разными акцентными парадигмами, не проходит. Слово заря в значении ‘рассвет или закат’ иногда встречается в форме зорю, например:

(9)     Важно сбочив лохматую голову, любуется на перегорающую, отразившуюся в зеркальной поверхности зорю, на садящееся за лес, переливающее жаром солнце… [И. С. Соколов-Микитов. Детство (1929–1953)].

(10)   Сашка сказал, что пойдет на озеро, чтобы не прозевать утиную зорю, и что вернется не раньше завтрашнего полудня [Василий Белов. Чок-получок (1980)].

Впрочем, все сказанное никак не подрывает общей закономерности: акцентуация в рассматриваемых единицах может быть неустойчива, но под ударением в них встречается только [о] (и, соответственно, пишется о), и потому написание буквы а в них при отсутствии ударения приходится признать данью традиции. Дело исключительно в ударении и не зависит от стилистических факторов.

На этом фоне в статье М. А. Кронгауза описывается ненормативное образование множественного числа у слов пальто, башка, балда, табло (в значении ‘лицо’), фата.

Слово башка отчасти напоминает слово заря — ​как в плане акцентуации, так и в плане закономерностей чередования а — ​о (при этом существенно, что слово башка относится к просторечию — ​или к «сниженно-разговорному регистру»). Стандартно для него (или, точнее, обычно для него — ​поскольку говорить о стандарте в применении к просторечию трудно) ударение на окончании и в единственном, и во множественном числе⁴, но оно иногда встречается на основе во множественном числе, и в этом случае во множественном числе устойчиво произносится [о] (и при необходимости письменной фиксации пишется о). При этом и во множественном числе, когда предполагается ударение на окончании, в корне всегда пишется а.

Но и в единственном числе при ударении на основе произносится [о]. Разумеется, это чаще всего происходит в форме винительного падежа, когда башка изменяется в соответствии с той же акцентной парадигмой, что и спина. Ср. такие примеры:

(11)   А тетя Маша сказала: «Ведь вот что значит, когда городской ребенок-то. Нашим и в бошку не вскочит» [Т. В. Доронина. Дневник актрисы (1984)].

(12)   А если с бабой выпить хочешь Ей тоже бошку обривать [Дмитрий Каралис. Автопортрет (1999)].

(13)   Я б тебе не хуже Драбкина бошку свернул, уверяю [С. А. Самсонов. Кислородный предел (2008–2009)].

(14)   Не‑ет, связали и на бошку ему контейнер напялили… [Виктор Ремизов. Воля вольная // «Новый мир», 2013].

(15)   Это на бошку надевать, только не себе, а тому, с кем разговаривать будешь… [А. Б. Сальников. Отдел // «Волга», 2015].

Но и в других падежах ударение может быть на основе, и тогда предсказуемо гласный в корне оказывается [о], например:

(16)   Физхимия в моей бошке уложилась плохо, надо её пройти (бы) ещё раз [А. А. Сарибан. Дневник (1974)].

С другой стороны, вполне употребительны формы множественного числа с ударением на окончании, и тогда, как уже говорилось, при письменной передаче гласный звук в первом слоге обозначается буквой а, например:

(17)   …ход общей мысли, возникающей во всех башках одновременно [Сергей Самсонов. Одиннадцать (2010)].

(18)   И нам с тобою, как жирондистам, первым поотрубают башки [Ксения Букша. Завод «Свобода» // «Новый мир», 2013].

(19)   Представь, что вы друг друга по башкам сковородками били… [А. Б. Сальников. Отдел // «Волга», 2015].

(20)   Крепко мозгуйте, парни, напрягите башки, коли есть чего в них напрягать… [В. П. Астафьев. Бойе (2015)].

Любопытно, что в [Кронгауз 2024] приведены некоторые примеры с ударением на основе (и, соответственно, написанием о) в формах единственного числа, но примеры с ударением на окончании (и, соответственно, написанием а) в формах множественного числа ему, по-видимому, не встретились.

Здесь опять-таки ясно: выбор гласной буквы в корне обусловлен акцентуацией, и в понимании Московской фонологической школы мы имеем дело с фонемой <о> в корне. Отличие от слова заря в стилистической отнесенности: заря нейтральное, а башка в разных формах — ​сниженно-разговорное.

Несколько иначе обстоит дело с формами слова пальто. В нем в единственном числе ударение на втором слоге как в литературном языке, в котором оно не склоняется, так и в просторечии (без пальта, в пальте и т. п.). Во множественном числе в просторечии ударение переходит на первый слог, в котором произносится гласный [о] (и в передаче просторечия на письме он изображается буквой о). Но и здесь (если опять-таки исходить из терминологии Московской фонологической школы) в просторечии мы имеем дело с фонемой <о> (а в литературном языке — ​с гиперфонемой).

Для слов балда, табло (в значении ‘лицо’), фата употребительность форм множественного числа (даже в просторечии) вызывает сомнения. Но даже если допустить, что эти формы сколько-нибудь устойчиво встречаются в просторечии, они подчиняются одному и тому же принципу. Попросту говоря, в литературном языке мы имеем дело с гиперфонемой, которая конвенционально обозначается буквой а, а в просторечии под ударением проясняется фонема <о>, которую носители просторечия (и те, кто имитирует их речь) обозначают буквой о (а без ударения обычно используется буква а как в литературном языке).

Таким образом, во всех рассматриваемых примерах в литературном языке первый слог всегда безударен (гласному звуку в нем в силу орфографических условностей соответствует буква а), а в просторечии он может быть ударным, и тогда в нем всегда произносится [о] (при передаче на письме о). Другие закономерности чередования а — ​о здесь не просматриваются.

При этом все рассмотренные примеры представляют интерес в том плане, что иллюстрируют некоторый важный принцип русской орфографии: нельзя проверять написание просторечными выражениями⁵.

Далее в статье рассматриваются гипокористические формы личных имен (автор называет их «неформальными разговорными формами»). Упоминаются имена Лора, Лорка… (от «полного» имени Лариса); Мотя, Мотька… (от «полного» имени Матвей); Тома, Томочка… (от «полного» имени Тамара). Можно было бы добавить гипокористики Мотя от «полного» имени Матрена и Афоня от «полного» имени Афанасий, а также, может быть, Додик от «полного» имени Давид.

(21)   У нас новая прислуга — ​подгорничная Матрена — ​Мотя, сущая деревенщина [А. Н. Бенуа. Дневник (1916)].

(22)   С другой стороны жила Мотя, Матрена Ивановна Кауфман [Виктор Розов. Удивление перед жизнью (1960–2000)].

(23)   — Здравствуй, Афоня! — ​протянул он Афанасию свою железную ржаво-синеватую руку… [Н. Никандров. Проклятые зажигалки (1920–1929)].

(24)   А взять того же Давида Шапиро, Додика? [Сергей Гандлевский. НРЗБ (2002)].

(25)   До войны в 17‑ой школе города Минска учились три друга: Женя Мазо, Сема Маршак и Давид — ​Додик Герцик [Светлана Гебелева. Три толчка сердца (2003)].

Однако закономерности образования стандартных гипокористических форм русских личных имен составляют отдельную проблему. Далеко не всегда при этом происходит замена ожидаемой а на о. От имени Василий стандартная гипокористика — ​Вася (а не *Вося), от имен Валентин и Валентина — ​Валя (а не *Воля), от имени Галина — ​Галя (а не *Голя), от имени Татьяна — ​Таня или Тата и т. д. (гипокористик, в которых «сохраняется» а чрезвычайно много). Да и имя Лора (в качестве гипокористики Ларисы), пожалуй, менее употребительно, чем Лара⁶. Не случайно все помнят героиню «Доктора Живаго» по имени Лара. Поэтому говорить об использовании о вместо ожидаемого а как о механизме образования «неформальных разговорных форм» едва ли есть основания.

Далее в статье упоминается имя Борька, которое названо «типичной кличкой для барана», и «типичность» подтверждается «многочисленными видеороликами в интернете, а также стихотворением А. Барто “Баран Борька”». Действительно баранов иногда называют Борька: можно было бы добавить пример из НКРЯ:

(26)   …мне почему-то вспомнился баран Борька из далекой Новой деревни, постоянно отбивающийся от стада… [Борис Левин. Блуждающие огни (1995)].

И автор справедливо замечает, что «здесь нельзя говорить о чередовании, но, скорее, о поэтическом сближении названия животного и имени». Это совершенно верно, но тогда не вполне ясно, какое отношение это имеет к теме статьи — ​тем более что кличка Борька едва ли не в большей степени «типична» для борова. Ср. примеры из НКРЯ:

(27)   Из забав — ​катались верхом на соседском борове Борьке, для которого собирали рыбу по берегу после бури (как он мучился ревмя, когда сдыхал, отравившись снулым осетром…) [Александр Иличевский. Перс (2009)].

(28)   Как чёрный боров Борька, который живёт на Холмах!» [В. М. Шапко. Синдром веселья Плуготаренко // «Волга», 2016].

(29)   Катался верхом на борове Борьке, несмотря на суровый запрет. [Псевдоним alfare. Лайфстайл блог (2021)].

Эта кличка может быть применена и к другим животным (обычно домашним или цирковым; чаще всего к поросятам и кабанчикам, но также, по данным НКРЯ, к лебедю, бычку, щенку, дворовому псу, лосенку и даже к бурундуку и суматрскому тигру). Но если в применении к борову и бурундуку еще можно ссылаться на «поэтическое сближение» (попросту говоря, созвучие) слов боров и бурундук и клички Борька (хотя никакого чередования а—о при выборе клички в этих случаях нет), то другие случаи использования клички Борька явно никак не связаны с созвучием⁷.

Слово симпотный ‘симпатичный’, по-видимому, представляет собой изолированное явление, так что трудно видеть в нем действие какого-либо универсального языкового механизма. Несколько более системными представляются не отмеченные в статье М. А. Кронгауза приглос ‘приглашение’⁸, спос ‘спасибо’, досвидос ‘до свидания’, в которых мена а на о позволяет получить образования с характерной для жаргона финалью ‑ос. И, наконец, вполне системно слово розлив (с ударением на первом слоге), существующее наряду со словом разлив (с ударением на втором слоге). Общее правило функционирования слов с приставкой раз/роз/рас/рос хорошо известно: под ударением в ней произносится [о] и, соответственно, пишется о⁹, а без ударения используется церковнославянское написание с буквой а.

Пара ро́злив—разли́в не составляет исключения: в слове розлив, как и во многих профессионализмах, ударение переходит на первый слог и, соответственно, произносится [о] (и пишется о). Иными словами, дело здесь только в ударении и в орфографической условности.

Утверждение, будто в этой паре «некоторая особенность заключается в том, что здесь фактически представлена дублетная пара, то есть синонимы, которые формально различаются только вариантом приставки (и ударением, естественно)» [Кронгауз 2024: 89], преувеличивает специфику данного примера. Во всех подобных парах написание приставки напрямую зависит от ударения. Так, форма прошедшего времени глагола раздать в мужском роде имеет «старый» (и более изысканный) вариант роздал (с ударением на первом слоге)¹⁰ и «новый» вариант раздал (с ударением на втором слоге). Здесь происходит то же самое, что и в формах отдал, продал: имеется «старый» вариант (с ударением на первом слоге) и «новый» вариант (с ударением на втором слоге). А в формах страдательных причастий мы имеем роздан, роздано, розданы (с ударением на первом слоге), но раздана (с ударением на окончании¹¹). Вариативность акцентной парадигмы в формах с префиксом раз/роз/рас/рос влечет за собой вариативность написания.

Похоже обстоят дела и с такими глаголами, как разнять и разлить, с той разницей, что у них формы с ударением на первом слоге устарели и воспринимаются многими современными носителями языка как отклоняющиеся от нормы¹². Однако эти формы встречаются в текстах и, разумеется, пишутся с буквой о в первом слоге:

(30)   Бумаги у него не было — ​были нарезанные для самокруток полоски «Кубанских ведомостей», — ​но он позабыл о них и они намокли; кстати вспомнив, он бережно рознял их по одной и тоже развесил сушиться [Сергей Бабаян. Ротмистр Неженцев (1995–1996)].

(31)   — Коган розлил коньяк [Алексей Рыбин. Последняя игра (2000)].

Далее М. А. Кронгауз снова переходит к просторечным формам глаголов дарить, катиться, платить, растить, (по)садить, а именно: дорит, котится, плотит, ростит. В связи с формами глаголов платить, дарить, посадить в статье приводится замечание Н. С. Трубецкого [Трубецкой 1987], отметившего несоответствие произношения личных форм этих глаголов их графическому облику: при написании платит, дарит, посадит в корне произносится ударный [о]. Заметим, что названные глаголы устроены не вполне одинаково.

Несоответствие написания личных форм глагола платить и его приставочных производных (а также соответствующих страдательных причастий) живому произношению имело место уже давно и было закреплено в орфографическом руководстве Я. К. Грота. Процитируем соответствующий отрывок из этого руководства [Грот 1894: 23]:

          Въ наст. вр. глагола платитъ пишутъ: платишь, платятъ и т. д., равно и въ страд, причастіи: заплаченъ, уплаченъ, хотя въ произношеніи слышится о.

          á¼ñ

Звукъ е съ удареніемъ, слышимый послѣ согласнаго, также не всегда пишется. Такъ въ прошедшемъ вр. глаголовъ запрячь и трясти большею частью пишутъ этимологически: запрягъ и трясъ, хотя произносятъ «запрёгъ, трёсъ». Равнымъ образомъ и въ неопр. наклоненіи пишутъ запрячь, а произносятъ «запречь». Родит. падежъ ед. ч. личнаго мѣстоим. она пишется ея, произносится ее.

Несколько огрубляя картину, можно сказать, что произношение [а] в корне соответствующих форм представляло собой рабское следование написанию, а написание в них о — ​рабское следование произношению. Именно с этим связан комический эффект от штампа уплочено в «Мастере и Маргарите».

Иногда указанное несоответствие приводит к определенным проблемам. В первом действии «Ревизора» Гоголя Добчинский говорит о Хлестакове: денегъ не платитъ. А в последнем, пятом действии Лука Лукич цитирует эту фразу так: денегъ не плотитъ. Именно таковы написания в изданиях текста пьесы. В современных постановках (в частности, в представленных в мультимедийном корпусе НКРЯ) в первом случае актеры произносят [а], а во втором — ​[о]. Но не вполне ясно, входило ли это в авторский замысел. Можно было бы предположить, что Гоголь в первом действии использовал «этимологическое» написание, а в пятом действии — ​«фонетическое», но сделал это неосознанно и предполагал в обоих случаях произношение [о]. Но, кроме того, можно заметить, что в черновых редакциях (и первой, и второй) написание плотитъ использовано и в первом действии. Поэтому правдоподобным кажется предположение, что написание плотитъ в первом действии было исправлено на платитъ редактором, а в пятом действии прошло мимо редакторского внимания.

Это связано с более общим методологическим затруднением. При несоответствии написания произношению невозможно прямолинейное использование корпусных данных для установления особенностей произношения в минувшие эпохи. Если в тексте мы обнаруживаем форму платитъ, то мы не можем достоверно установить, предполагалось ли в ней произнесение [а] или [о] в первом слоге. (Но если написано плотитъ, можно уверенно говорить, что в первом слоге предполагалось произнесение [о].)

С течением времени под влиянием написания возобладало произношение [а], а произношение [о] стало восприниматься как просторечное. Соответственно, написания с о в настоящее время используются в художественной литературе в основном при необходимости имитировать просторечие.

Несколько иначе обстояли дела с глаголами (по)дарить, катить(ся), (по)садить. Раньше в личных формах этих глаголов нормативно было ударение на окончании. Всем со школьных лет памятны строки Оглянуться не успела, / ​Как зима катит в глаза; Посмотрит — ​рублем подарит.

Однако начиная примерно с XVIII в. происходил процесс перехода ударения на основу. У Пушкина в личных формах глагола катить мы встречаем ударение как на втором, так и на первом слоге:

(32)  Катит по-прежнему телега;  

        Под вечер мы привыкли к ней                                               

        И дремля едем до ночлега —                                    

        А время гонит лошадей.

(33)  Прощай, свободная стихия!

        В последний раз передо мной  

        Ты катишь волны голубые         

        И блещешь гордою красой.

При этом мы не можем уверенно сказать, произносилось ли [а] или [о] в случаях, когда ударение падало на первый слог. Когда форма катится рифмуется со словами каракатица или сумятица, очевидно, что в первом слоге произносится ударное [а]. Но в целом написание буквы а не гарантирует произношения [а].

Необходимо заметить, что переход ударения на основу в этих глаголах происходил не одновременно. В частности, данные поэтического корпуса НКРЯ показывают, что ударение на окончании в личных формах глагола (по)дарить вплоть до нашего времени актуально для ряда авторов¹³.

Почему же Н. С. Трубецкой уверенно включал глагол дарить в число глаголов с ударением на основе в личных формах (и произношением [о]) Можно допустить, что это была сознательная ориентация на московское просторечие — ​примерно такая же, как у Пастернака, который произносил формы типа звонит с ударением на основе, что нашло отражение и в его стихах. А в ходе развития языка в личных формах глагола дарить в кодифицированном литературном языке победило ударение на основе (ударение на окончании воспринимается как устаревшая норма), но при этом со звуком [а].

Наконец, глагол растить выпадает из этого ряда, поскольку в нем в личных формах при ударении на основе не может быть конкуренции [а] и [о]. Дело в том, что в корне раст/рос выбор одного из двух теоретически возможных написаний возникает только в тех случаях, когда гласный звук корня не несет на себе ударения; но под ударением всегда произносится [о] (и, соответственно, пишется о). Иными словами, вопрос здесь только в акцентуации, а произнесение [о] и написание о — ​автоматическое следствие переноса ударения на основу.

Что же касается формы нолито, то в ней естественно усматривать пример языковой игры (другой пример такой языковой игры представляет собой формула чай заворен — ​вместо заварен). Едва ли стоит придавать такой языковой игре слишком большое значение.

Итак, представляется, что гипотеза о замене а на о как о регулярном механизме создания стилистической окраски неформальности не проходит, несмотря на все остроумие этой гипотезы. В большинстве случаев эта замена происходит лишь как побочный эффект действия некоторых других, более регулярных механизмов. Однако вполне можно допустить, что произнесение [о] там, где носитель кодифицированного литературного языка мог бы ожидать [а], усиливает ощущение неформальности и сниженности. А в той мере, в какой это произнесение отражается на письме, мы можем говорить и о замене а на о.

В целом можно заметить, что в статье М. А. Кронгауза собран и систематизирован интересный материал, касающийся чередования букв а и о в основе и связанной с этим невозможности проверки. В значительной мере он иллюстрирует и подтверждает общий принцип невозможности проверки слов общелитературного языка посредством слов, относящихся к просторечию и жаргону. По-видимому, этот принцип должен быть эксплицитно представлен в пособиях и справочниках по орфографии.

^[1]    Все примеры из НКРЯ приводятся в том виде, в каком они там содержались (по состоянию на апрель 2024 г.); лишь добавлено шрифтовое выделение интересующих нас единиц. Далее в случаях, когда пример заимствован из НКРЯ это специально не оговаривается.

^[2]    Можно заметить также, что на сайте gramora.ru допущена ошибка в описании корня кас/кос (касаться — ​коснуться): в нем говорится о корне кас/косн! Понятно, с чем связана эта ошибка: буква о пишется в этом корне в тех случаях, когда за ним следует суффикс, начинающийся с н. Но все же буква н в соответствующих словах никак не может быть отнесена к корню.

^[3]    Правило о написании корня лаг/лож непосредственно связано с этим принципом.

^[4]    В словаре [Крысин 2014] для всех значений слова башка указывается форма множественного числа башки (без указания места ударения), но при этом отмечается, что она неупотребительна.

^[5]    Этот принцип обсуждается, в частности, в [Шмелев 2021: 11] — ​в том числе в связи с невозможностью проверки гласной буквы в глаголе платить посредством форм плотишь, плотит и т. д., о которых речь пойдет далее.

^[6]    В частности, можно упомянуть, что покойные Лариса Калакуцкая (лингвистка), Лариса Богораз (правозащитница и лингвистка) и Лариса Беспалова (переводчица) в неформальном общении звались именно Ларами.

^[7]    В частности, в повести Войновича «Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина» кличку Борька носит неоскопленный кабан, а вовсе не боров (и Чонкин даже приревновал к нему Нюрку). При этом следует согласиться, что использование антропонима по отношению к животному часто основано именно на созвучии. Так, по отношению к петуху часто используется имя Петя (Петя-петушок) или Петька. Это касается и сказочных персонажей: лису в сказках часто называют Лисавета Ивановна или Лисавета Патрикеевна, медведя (мишку) — ​Михаил Иванович или Михаил Потапович.

^[8]    Как было написано участником одной из социальных сетей, после того как было согласовано место и время некоторого мероприятия: тогда рассылаю приглос.

^[9]    Исключение составляет форма распят, в которой и при ударении на первом слоге сохраняется церковнославянское произношение с [а] и, соответственно, написание с буквой а.

^[10]   В словаре [Еськова (ред.) 2015], в значительной степени ориентированном на «новые» нормы, форма роздал имеет помету доп. устар.

^[11]   Впрочем, в словаре [Еськова (ред.) 2015] приводится как допустимая и форма роздана с ударением на первом слоге.

^[12]   Не случайно публикаторы письма Глеба Семенова, адресованного Т. Ю. Хмельницкой, в котором содержалось слово розлит, добавили к этому слову помету <sic!> [Охотин, Семенова 2023: 477].

^[13]   Небольшое замечание pro domo mea: в 1960‑е моя бабушка исправляла меня, если я произносил глагол подарит с ударением на основе (разумеется, со звуком [а]). Для нее это звучало примерно так же, как глаголы включит или позвонит с ударением на основе.

Об авторах

Алексей Дмитриевич Шмелев

Автор, ответственный за переписку.
Email: shmelev.alexei@gmail.com
Россия, Москва; Москва

Список литературы