The Problem of “Agency” Through the Prism of a New Reality: Conditions and Perspectives

Texto integral

Постановка проблемы. Социология регулярно критикуется за неспособность прогнозировать и объяснить социальные изменения. Цель настоящей статьи: обосновать возможный ответ на вопрос о причине этой неспособности, которая состоит в недостаточном учете социологами трансформационного потенциала индивидуального действия. Учет данного фактора становится особенно важным теоретически и практически в условиях меняющейся, деструктурированной социальной реальности, когда степень зависимости «структуры» от «действия» возрастает.Более того, созидательное, совершенствующее структуры индивидуальное действие – становится необходимым для их практической адаптации к меняющейся среде. В этих условиях направление развития новой социальной реальности менее детерминировано структурными факторами (в отличие от прежних фаз социетальной эволюции), но в значительной степени определяется сознательными «агентными» стратегиями акторов, действующих как со стороны новых форм социальной организации (например, блогеры, лидеры мнений в социальных сетях), так и изнутри «старых» структур. Примерами последних являются лидеры государств-ядерных держав, в частности, Си Цзиньпин, генеральный секретарь ЦК Коммунистической Партии Китая, конституционно зафиксировавший в 2022 г. свою роль в истории страны как равную Мао Цзэдуну в рамках новой программы до 2049 г., или главы крупнейших международных корпораций (например, пресловутый Илон Маск, чьи оригинальные бизнес-решения уже несколько лет определяют движение фондовых рынков мира).При всей кажущейся избитости темы о «роли личности в истории», она требует переосмысления сегодня, по причине, во-первых, существенного возрастания количества и разнообразия индивидуальных акторов, реализующих самостоятельные, не ориентированные на единые «правила игры», и зачастую противоречащие друг другу с точки зрения как целей, так и средств, «агентные» стратегии, во-вторых, радикального расширения возможностей эффекта индивидуального действия на коллективные образования (например, в виде экономических действий наиболее обеспеченных граждан мира на фондовом рынке (Уоррен Баффет) или потребительских и карьерных выборов медийных персон (Криштиану Роналду)).Новая реальность представляет беспрецедентные возможности и риски для миллионов, если не миллиардов, людей. В частности, это касается растущего неравенства между индивидами в ситуации объективного увеличения потенциального эффекта индивидуального действия, а, следовательно, и соответствующего вознаграждения на рынке труда и за его пределами. Посмотрим на быстрое распространение нетрадиционных форматов занятости (фриланс, самозанятость, работа через платформы), с характерными для них противоречиями между (1) расширением по отношению к традиционному корпоративному сектору возможностей управлять своим временем, трудовой нагрузкой и сферой делового общения, и (2) ограничением перспектив вертикальной мобильности с точки зрения дохода, престижа, а также гарантий благополучия в сочетании с повышенными рисками чрезмерных опасных для здоровья нагрузок. Поведение высокообразованных людей, систематически занятых на указанных платформах, и конфигурация «платформенных» социальных отношений, не поддаются привычным моделям объяснения социальной мобильности, как и так называемый дауншифтинг – популярная форма квази-карьерной траектории, предполагающая, как правило, добровольный выход из привычных для модерного общества структур экономической и социальной жизни. Отметим и модели так называемого краудфандинга, которые крайне далеки от привычных форм трудового поведения (поскольку не предполагают оплачиваемую занятость), однако уже сегодня становятся одной из важных движущих сил экономики и генерации инноваций, особенно в высокотехнологичной сфере и экономике знаний (например, так называемые, сообщества «Отрытого кода» в среде программистов).В сфере здравоохранения форматы «телемедицины» и «самолечения» радикально меняют привычные институциональные практики заботы о здоровье, а массовое движение «антиваксеров» (людей, сознательно отказывающихся от вакцинации, несмотря на мощное давление) в развитых странах является ярким подтверждением снижения регулятивного потенциала базовых институтов общества модерна.Таким образом, в разных сферах общественной жизни можно обнаружить «странные», но важные и массовые тенденции: появляются не просто новые типы социального действия или новые структуры, а новые формы взаимосвязи между первым и вторыми. Осмысляют ли их в указанном ракурсе социологи? Нет, напротив, они преимущественно рассматриваются как сугубо периферийные по отношению к тем более привычным социальным феноменам, которые де-факто постепенно сокращаются: формальная корпоративная занятость в очном формате, политическое участие населения в официальных партийных системах и др. Недостаточное понимание новых явлений и тенденций со стороны социологии – есть признак более фундаментальной проблемы: неадекватного представления о человеке и его соотношении с окружающим социальным миром, которое не всегда в явном виде проговаривается (за исключением специальных теоретических дискуссий), но имплицитно доминирует.Агентность в условиях деструктурации. В специальной литературе по социальной теории данная проблематика ассоциируется с так называемой дискуссией о «структуре-действии» («structure/agency») [Piiroinen, 2016, Сорокин, Фрумин, 2020, Йоас, 2005, Девятко, 2004] или с вопросом «агентности» [Cavazzoni, 2021, Сорокин, Зыкова, 2021]. В отечественной науке термин «агентность» пока менее укоренен, однако в последнее время наблюдается растущий интерес к тому, как индивидуальное действие может менять социальную среду, генерируя трансформации, выходящие за пределы объективных трендов «саморазвития» структур [Кравченко, 2022, Фетисов, 2022]. Показательна сохраняющаяся достаточно массовая тенденция среди социологов трактовать «агентность» («agency») как атрибут не только (и не столько) индивида, но и социальной среды [Emirbayer, Mische, 1998] – проблема, связанная с вопросами онтологии, о чем подробнее ниже.В настоящей статье мы рассматриваем понятие «агентности» как отражающее такое индивидуальное, трансформирующее социальную среду действие, которое в существенной степени выходит за пределы воспроизводства (повторения) заданной извне институциональной логики или структурного контекста – то есть в том смысле, в котором данное понятие обсуждается в новейших дискуссиях в социологии и смежных науках [Cavazzoni et al., 2021].Происходящий на наших глазах глобальный институциональный кризис, связанный с нарастающим с февраля 2022 года фактическим разрушением международной системы права и власти, сформировавшейся в XX в., невозможно понять в русле «естественной» логики развития тех или иных базовых институтов (рынок, государство, гражданское общество и т.п.). Недостаточно помогают и утверждения о формировании новых над- или вне-индивидуальных «актантов». Структуры оказываются существенно более «хрупкими», чем казалось прежде, вариации индивидуального действия – более непредсказуемыми, а их эффекты – более масштабными.Проблема «агентности» становится ключевой для эволюции нашей науки по причине важного изменения в социальной реальности, набирающего ход последние десятилетия и, в особенности, в последние годы, – деструктурации.Деструктурация предполагает не только относительную онтологическую независимость индивидуального действия от структуры (то есть наличие определенной степени свободы воли), но и принципиальную зависимость структуры от действия (на любом уровне – сообщества, организации или государства), с возможностями как созидательного, так и деструктивного эффекта. Такая постановка влечет за собой вопросы о возможностях, факторах формирования, проявлениях и последствиях такой индивидуальной агентности (в том числе погруженной в организационные среды), которая конструктивно поддерживает и преобразует социальный мир.В теориях управления уже обсуждается феномен гиперменеджмента, фокусирующийся на созидательном потенциале трансформирующего действия сотрудников [Bromley, Meyer, 2021]. В других отраслевых направлениях (социология гендера, расы, социология общественных движений и др.) также имеются релевантные разработки, однако они практически не рассматриваются как части более широкой проблемной области [Cavazzoni et al., 2021]. Более того, даже в тех работах, где демонстрируются параллели между различными проявлениями «агентности» на эмпирическом уровне, редки попытки соотнести конкретные «отраслевые» результаты с разработками в области общей социальной теории. К свежим примерам такого рода попыток можно отнести широко обсуждаемую за рубежом теорию полей стратегического действия Д. Флигстина и Н. Макадама [2022; Fligstein, MacAdam 2011; Kluttz, Fligstein, 2016] или разрабатываемые в зарубежной и российской литературе идеи постгуманизма [Катерный, 2021].Основной проблемой современных разработок в области социальной теории по проблеме структура/действие является отсутствие в них четкого разграничения между индивидуальной агентностью как самостоятельным фактором социальных изменений и «естественным» (то есть независящим от усилий индивида) развитием социальных структур. Более подробно этот вопрос рассматривается ниже.Реальна ли индивидуальная агентность? От философских абстракций к эмпирическим иллюстрациям. Можно выделить несколько трактовок онтологического аспекта проблемы индивидуальной агентности в современной социологии.Действие и структуры в большинстве авторитетных социальных теорий видятся как неразделимо связанные, когда «маленькое» действие является выражением «большой» структуры (Гидденс, Мейер, Бурдье, марксистская традиция и др.). За декларацией о «решенной» таким образом проблеме агентности стоит гипотеза о существовании относительно жесткой и стабильной социальной реальности, выходящей за пределы непосредственно переживаемых индивидом (и подверженных его влиянию) локальных ситуаций действия и формирующей базовые условия и возможности человеческого поведения [Piiroinen, 2014]. Действие может только «выражать» или «воспроизводить» структуры, отражая возможные противоречия и конфликты между ними (что характерно для марксистской трактовки) или утверждая положительный статус-кво (новый институционализм), но не создавать новые структурные конфигурации.В частности, Флигстин и Макадам, вслед за Гидденсом, Бурдье, ДиМаджио, Мейером и др., отмечают, что структура и действие представляют собой взаимосвязанные элементы, разделяемые скорее аналитически, но не онтологически [Fligstein, McAdam, 2011]. Таким образом, в центре их внимания не реальность человеческого действия (включая стоящие за ним самостоятельные факторы индивидуального уровня), а исключительно динамика изменения структур (полей), в которой действие рассматривается как атрибут скорее поля, чем человека, хоть и реализуется «через» последнего.Отчасти, альтернативная позиция стартует от идей американского прагматизма (Дьюи и др.) и находит более полное выражение в прагматическом повороте Р. Бернштейна [Ребугини, 2018, Bernstein, 2010]. Согласно этому подходу, на микроуровне человеческое действие переосмысляется как способное «нести новизну», наделенное «воображением» и «творчеством», но только в масштабе конкретной ситуации или решения локальной проблемы [Йоас, 2005]. Макроуровень социальных изменений при таком подходе остается за кадром, деонтологизируется. За фокусом на отдельных ситуациях исчезает постановка вопроса о связи между структурой и действием в более длинной исторической перспективе: индивид окончательно размывается, становится «придатком» уже не «больших» структур, но «маленьких» ситуаций. В результате понимание роли индивидуальной агентности в изменении социальных структур в длительной исторической протяженности, например, в преодолении кризисных процессов глобального или национального масштаба (что стало особенно важным в 2020-е гг.) становится невозможно.Наконец, подход сторонников акторно-сетевой теории Латура (см. [Катерный, 2021]), а также ряда представителей неомарксистской традиции (см. [Фильк, Рам, 2015]), идёт дальше и, в попытке описать ускоренные и непредсказуемые социальные изменения, утверждает «агентность» распределенным атрибутом особого типа новых структур, прежде всего, в технологической сфере. В данном случае имеет место не низведение индивидуальной агентности до мелких и частных вопросов (как в случае с прагматизмом), но гиперболизация агентности не-человеческой; не просто деонтологизация человека в пользу социальных структур, но сверхонтологизация несоциальной материи.Таким образом, важная проблема и одновременно фронтир для развития современных дискуссий – это более полный учет созидательного потенциала индивидуального действия не только с точки зрения абстрактного участия в возникающих в силу внешних, надындивидуальных причин «дискурсах», но и проактивной генерации реальных новых форм социальной организации, включая такие, которые могут вполне успешно подавлять одни и стимулировать другие направления использования технологических возможностей.В качестве дополнительных эмпирических иллюстраций новых форм социальной организации, приведем такой феномен, как «самоорганизующиеся рабочие команды» в корпоративном секторе, в том числе в государственных учреждениях [Ruotsalainen et al., 2022], или растущую категорию самозанятых, доход которых определяется личным социальным капиталом (дизайнеры, программисты, журналисты, частные психологи, коучи и др.) [Sanchez et al., 2015]. Разнообразие форм культурно одобряемого предпринимательства (включая, так называемое, устойчивое, социальное или зеленое предпринимательство [Ali, 2021]) показывает высокий объем трансформирующего низового действия в глобальном масштабе.Приведем примеры из актуальной российской практики: в 2022 г. количество физических лиц, зарегистрированных как участники российского фондового рынка, достигло 20 млн человек; и эта цифра растет, несмотря на кажущееся «схлопывание» рыночных институтов российской экономики1. Таким образом, миллионы россиян уже де-факто вовлечены в трансформирующее социальное действие по отношению к корпорациям, как формальным экономическим институтам: они продают и покупают акции, то есть буквально «части» компаний как формальных структур. По данным Мониторинга Экономики Образования 2022 г., более половины российских студентов вузов рассматривают возможность стать предпринимателями в горизонте 5 лет после завершения обучения, а более четверти из них уже имеют опыт участия в социальных инициативах, в то время как каждый 10-й – назвал себя инициатором того или иного социально проекта [НИУ ВШЭ, 2022]. При том, более 40% опрошенных, рассматривающих возможность стать предпринимателями в будущем, отметили среди наиболее дефицитных для себя навыков – владение инструментами фондового рынка, в то время как различных «мягких навыков» (например, лидерских качеств или самоорганизации) не хватает, по данным самооценок менее 20% из них [там же].По данным исследования школьников, проведенного с участием Института образования НИУ ВШЭ в 2020 г. на выборке детей, вовлеченных в дополнительное образование, около трети учащихся имели опыт инициации онлайн-групп и сообществ в сети Интернет в условиях пандемии, причем указанные учащиеся демонстрировали значительно более высокие показатели оптимизма, удовлетворенности и благополучия (вне зависимости от тематики, которой были посвящены их онлайн-инициативы), в сравнении с детьми, не имеющими соответствующего опыта [Гошин и др., 2022].Приведенные примеры показывают объективную реальность индивидуальной агентности, как деятельности по трансформации существующих (например, через покупку/продажу акций) или созданию новых структур (запуск стартапов или создание сообществ). Для понимания этой реальности представляется неадекватным доминирующая в социальной теории установка на «структурный детерминизм». Однако в современной социологии есть и альтернативный взгляд. Его сторонником выступает М. Арчер: «Только при условии принятия онтологического различия между “структурой” и “действием” может возникать вопрос о том, как воздействия первой могут корректироваться вторым. Только если признать, что субъективность “агентов” и объективность “структур” имеют каждая свою самостоятельную каузальную силу, вопрос об их взаимосвязи становится неочевидным» [Archer, 2003: 14–15].Критический анализ одного из наиболее обсуждаемых сегодня теоретических подходов для ответа на данный вызов представлен ниже.Теория полей стратегического действия как возможный путь к пониманию современных социальных изменений. Данная теория известна российским социологам [Флигстин, Макадам, 2022; Масловский, 2016]. Это, пожалуй, наиболее проработанная попытка социологов «усидеть на двух стульях»: с одной стороны, учесть отмеченную выше турбулентность социального мира, изменчивый характер социальных структур (недооцененный, как справедливо отмечают авторы, прежними творцами «больших теорий»), с другой стороны, сохранить в качестве первичного (по сути, единственного) объекта анализа эти же социальные структуры, оставаясь верными завету Дюркгейма.Обобщая разработки в области теории полей стратегического действия, а также разворачивающиеся вокруг нее последние 10 лет активные дискуссии, можно сформулировать несколько ключевых достижений:во-первых, признание того, что социальные поля не существуют автономно от внешней среды, но зависят от других полей, разных по масштабу, структуре и характеру реализуемой в них деятельности, что недостаточно учитывается и в концепции Бурдье, и в работах нового институционализма;во-вторых, фиксация того, что социальное поле воспринимается по-разному различными входящими в него акторами, имеющими различные, в том числе противостоящие интересы с точки зрения борьбы за более высокие позиции в данном поле. Таким образом, преодолевается характерное и для новых институционалистов, и для Бурдье, и для Гидденса, представление о базовой устойчивости и стабильности полей;в-третьих, выдвижение гипотезы, согласно которой поля трансформируются, прежде всего, по причине изменений в других, связанных с ними полях, а также по причине целенаправленной деятельности акторов по улучшению своих позиций внутри полей или по созданию новых полей. Таким образом, в полях возможно «инновационное действие», существенно меняющее заведенный порядок вещей.в-четвертых, утверждение, что важный фактор, определяющий способность индивидуальных акторов к инновационному, трансформирующему поля действию, это наличие у них так называемого «социального навыка», то есть способностей к формированию коалиций, выработке и распространению новых вариаций идентичности, стратегий, и, в целом, возможности влиять на поведение других участников поля. В обосновании концепции «социального навыка» авторы используют идеи Дж. Г. Мида о характерной для человечества экзистенциальной потребности в «принадлежности к социальному целому».Флигстин и Макадам утверждают, что предложенная ими модель носит универсальный характер и приложима для анализа социальной динамики в любом масштабе и на любой исторической протяженности. Действительно, опираясь на их идеи, Спицер с коллегами [Spicer et al., 2019] эмпирически показали, как за короткое время (не более десятилетия) сформировался и получил высокую легитимность на национальном уровне в США новый массовый социальный феномен (одновременно многомиллиардный бизнес) – социальное предпринимательство. Особо ценным является детальный анализ решающей роли в этом процессе трех конкретных человек, которые, по мнению авторов, являют собой примеры стратегического действия, основанного на мощном социальном навыке. В свою очередь, Опара с коллегами [Opara et al., 2021] эмпирически показали аналогичные процессы на примере государственно-частного партнерства в Канаде.Пожалуй, наиболее амбициозной попыткой сформулировать с использованием идей Флигстина и Макадама новую, учитывающую феномен агентности, теорию социальных изменений является высокоцитируемая работа Мей [May, 2013], предлагающая обобщение социологических и психологических разработок с целью выработать «Общую теорию внедрения новшеств» («General theory of implementation»). Несмотря на фокус данной работы прежде всего на проблемах имплементации инноваций в медицине, она пытается интегрировать широкий корпус социологических и психологических идей.Признавая очевидный вклад авторов в понимание природы социальных структур и их связи с индивидуальным действием, теория полей стратегического действия имеет ряд существенных ограничений, которые пока не обсуждались в социологической литературе в России и за рубежом.Прежде всего, признание принципиальной изменчивости социальных полей, с точки зрения их внешних (связанных с отношениями с другими полями) и внутренних (связанных с объективной структурой поля и с представлениями о ней акторов) аспектов – делает само понятие «поля» иллюзорным, онтологически сомнительным.Рассматриваемый вектор развития социальной теории, с опорой на идею примата социальной структуры над индивидом и его действием, привел к концепции социальной структуры, столь зыбкой и ускользающей, что физическая реальность индивидуальной жизни, с ее осязаемым и имеющим сознание носителем, выстраивающим свои отношения с окружающими в динамическом поле собственной биографии – выглядят значительно более «реальными», чем структуры как набор позиций, ячеек или дискурсов, живущих «своей жизнью», существующих автономно.Сочетание предложенного выше взгляда на онтологический статус индивидуальной агентности с прочтением дискуссий вокруг концепции Флигстина и Макадама через призму тезиса о деструктурации может оказаться продуктивным для определения возможных следующих витков в эволюции социальной теории в ответ на актуальные эмпирические процессы и связанные с ними практические вызовы, в том числе для российской социологии.Перспективные направления развития социологической теории в условиях новой реальности. На макроуровне социальной реальности перспективно изучение связи динамики представлений о глобальном мире с конкретными изменениями структур на мезоуровне и индивидуальных стратегий действия. Казалось бы, тезис Флигстина и Макадама о вложенности полей «по вертикали» предполагает учет самого верхнего уровня – общества в целом. И все же, подобный ход, редуцирующий макроуровень социального мира до «еще одного слоя» полей, проблематичен в сегодняшних условиях.Как справедливо отмечается в работах Дж. Мейера, автора теории «Всемирного общества», один из важных аспектов социальной динамики ХХ и начала ХХI в. состоял в том, что люди разных стран, помещенные в различные социальные структуры, стали объединены единым представлением о прогрессе и человечестве в целом, связанном с западными идеалами демократии и рынка, несмотря на радикальные различия в том, что можно назвать «технической эффективностью» или «полезностью» соответствующих институтов для конкретной страны. Как показано в работах Мейера с коллегами, распространение этой «культурной» идентичности имело важные «структурные последствия» в области политического и экономического развития, которые невозможно объяснить логикой естественного совершенствования национальных структур за счет внутренних факторов или «борьбы» за доминирующие позиции в рамках конкретного социального поля между конкурирующими акторами [Schofer et al., 2021].Однако современный этап деструктурации больше, чем прежние стадии общественной эволюции со второй половины ХХ в., характеризуется отсутствием не только реального «центра силы» в мире, но и, что не менее важно, представления о нем. Напротив, общепризнан трудно преодолимый структурный и культурный разрыв между конкурирующими «центрами». Это оказывает мощное воздействие на всё структурирование социальной жизни, облегчая легитимизацию (и в то же время оспаривание) самых разных стратегий, правил, норм и связанных с ними вариаций агентности на каждом уровне.На наш взгляд, если всё же попытаться содержательно сформулировать общий вектор глобальной макроструктурной динамики ХХ–ХХI вв., то, вероятно, таковым можно считать рост легитимности агентности и ее практических проявлений на разных уровнях социальной организации, включая глобальное измерение. В качестве подтверждения можно привести указанный выше рост интереса к предпринимательству и его институционализация в системах образования по всему миру [Сорокин, Фрумин, 2022].Мезоуровень. Необходимо изучение не только динамики изменения социальных полей как таковых, но и траекторий движения личности «через поля» (организации, институты, сообщества и т.п.), включая трансформационные эффекты соответствующих перемещений на структуры. При этом особое значение имеет изучение типичных форм и видов индивидуальной агентности, связанной с движением человека «в структурах» и «через структуры».Разница с традиционными исследованиями мобильности состоит в том, что в предлагаемом подходе основным предметом внимания выступают не структурные связи между полями, направляющие соответствующие перемещения большинства акторов таким образом, чтобы поддерживать сложившуюся структурную конфигурацию и ее «естественное» развитие. Вместо этого на первый план выходит движение акторов, которое может не только воспроизводить, но и нарушать заданную тем или иным полем логику, разрушать существующие и выстраивать новые связи между полями, равно как и формировать новые поля.В качестве первого шага можно полагать, что на объем и силу потенциала «агентности» индивидуального актора могут влиять разнообразие и богатство его опыта с точки зрения не просто «пребывания», но и активного действия в разных полях (в том числе в полях со значительно различающимися «правилами игры»). Особенно ценным может быть опыт вертикальной мобильности (восходящей и нисходящей), а также переживания особенно масштабных кризисов/изменений в полях. Более того, каждый индивид может быть рассмотрен как центр своего собственного динамически меняющегося «социального поля», пересекающегося с другими «полями» и вовлекающегося/вовлекаемого в соответствующие взаимодействия, которые могут быть в большей или меньшей степени результатами инициативного действия и самостоятельного выбора и находиться «в центре» или «на периферии» соответствующих социальных процессов. Современная «проектная» организация образования и трудовой деятельности во многих признанных ведущими организациями в существенной степени реализуют этот принцип: сотрудник (или студент) может выбирать, в какие проекты включаться, а также инициировать собственные проекты, степень успешности которых определяет размер материального вознаграждения или объем образовательных кредитов.Ключевой вопрос на микроуровне состоит в том, какие именно подверженные эмпирической фиксации характеристики могут рассматриваться как признаки индивидуального потенциала агентности или как ее ключевые предпосылки? Кажется перспективным не ограничиться анализом опыта действия актора в конкретных средах, но посмотреть на непосредственно индивидуальные («внутренние») характеристики. Указанная задача может рассматриваться как развитие тезиса Флигстина и Макадама о «социальном навыке», который пока не только не получил эмпирической операционализации, но и серьезного внимания на теоретическом уровне со стороны ни одной из сотен работ в зарубежной литературе, цитировавших соответствующую публикацию.Потенциально продуктивным для понимания микроуровня социальной реальности, включая ее «агентный» компонент, может оказаться обращение к смежным, прежде всего, психологическим дисциплинам. Среди социологов становится модой претендовать на учет разработок психологов [Brossard, Sallee, 2020]. Однако не все социологи знают, что психология подвержена той же проблеме, что и социология: в мейнстриме доминируют теории и взгляды на человека, рожденные в середине XX в. Есть и альтернативные разработки, но их труднее идентифицировать, для неспециалистов они зачастую остаются за кадром (яркий пример – указанная выше статья Мей [May, 2013] об общей теории внедрения новшеств, в которой представления о теории деятельности соответствуют ранним фазам развития соответствующих разработок (см. подробнее [Mironenko, Sorokin, 2020]). В современной психологии можно найти более актуальные исследования, открывающие важные «грани» личности: ее принципиальную изменчивость, способность к проактивному поведению, генерации и изменению идентичности и многое др. [Sosnowska et al., 2019; Shahar, 2020]. Указанные разработки дают основания полагать, что потребность в трансформации окружающего, в том числе социального мира, – является не менее «экзистенциальной» для человека, чем потребность в принадлежности к социуму, на что опираются Флигстин и Макадам в теоретическом обосновании идеи о «социальном навыке».Российские социологи в последнее время предложили разработки, которые высоко релевантны указанным задачам и признают формирование новой реальности [Ельчанинов, 2022]. Вместе с тем особенно востребован может быть эмпирический анализ социальных феноменов, связанных с новым деструктурированным состоянием социального мира и возникающих в этих условиях «окнах возможностей» созидательной индивидуальной агентности – прежде всего, в области экономического, технологического, социального, корпоративного и иных форм предпринимательства.***Проведенный анализ выявляет не только барьеры и трудности, но и возможные ресурсы для понимания проблемы агентности как центральной для современной социологии. Движение в сторону выделенных направлений поможет не только повышению объяснительной силы социологических теоретических моделей, но и эмпирическому пониманию новых реалий социальной жизни, а также выработке практических решений актуальных проблем общественного развития.

Sobre autores

Pavel Sorokin

National Research University Higher School of Economics

Russian Federation, Moscow

Bibliografia