Мужняя жена и диво дивное: Из истории плеонастических сочетаний в русском языке

Полный текст

Грусть-тоска меня съедает;Чудо чудное завестьМне б хотелось…А. С. ПушкинКакой может быть жена, кроме как мужней? Можно ли казнить не до смерти? В чем разница между зимней порой и зимой? Что означают выражения долг не в долг и кабала не в кабалу? Чтобы найти ответы на эти вопросы, обратимся к истории плеонастических конструкций в русском языке.Языковые явления плеоназма и тавтологии имеют длительную традицию изучения, в отечественной лингвистике впервые получили описание в трудах А. А. Потебни, Ф. И. Буслаева. Однако и на настоящий момент нет однозначного определения этих явлений, понимания их природы и соотношения (см., например, [Зайц 2001; Ковалева 2016; Светличная 2019; Парахонько 2021]). Плеоназм рассматривается как речевая ошибка, стилистическая фигура, проявление системных свойств языка. Тавтология трактуется как явление, связанное с редупликацией, средство достижения экспрессивности, исследуется на материале разговорной речи.В русистике кардинально менялся взгляд на соотношение плеоназма и тавтологии: были попытки и разводить эти явления и определять их как независимые, и объединять, но на разных основаниях: «отечественные лингвисты XIX века стали трактовать тавтологию шире и рассматривали плеоназм как ее разновидность. ...в XX веке взгляд языковедов на соотношение тавтологии и плеоназма изменился: плеоназм стал пониматься как родовое явление, тавтология – как видовое» [Ковалева 2016: 38]. А. П. Евгеньева предложила различать «узкое» и «широкое» понимание тавтологии [Евгеньева 1963]: тавтология в узком смысле – это конструкция, включающая однокоренные слова, в «широком» же аспекте тавтология представляет собой избыточность плана содержания в целом. Плеонастические и тавтологические конструкции рассматривались на историческом и современном языковом материале (активно исследуются в медиадискурсе как средство экспрессивности), и лингвисты отмечают существенную разницу в функционировании этих явлений в диахронии и синхронии. Подчеркивалось принципиальное несовпадение плеоназма, рассматриваемого в языковом и речевом аспектах.Представляется, что изучение конкретных лингвистических данных, выявление семантических, структурных и функциональных особенностей плеонастических и тавтологических конструкций в текстах разных языковых периодов, их классификация и установление хронологических изменений будут способствовать сложению единой современной концепции средств языковой и речевой избыточности. Настоящая статья посвящена плеонастическим устойчивым сочетаниям в русском языке XVI–XVII вв. Исследование на историческом материале продуктивно и плодотворно, поскольку избыточность – характерное свойство ненормированной языковой системы. Тексты периода XVI–XVII вв., определяемого рядом исследователей как начало формирования национального языка, особенно богаты в этом отношении, поскольку язык находится на пике своего экстенсивного развития, накопив множество разнообразных синонимичных вариантов и способов выражения, из которых в последующий период, этап сложения национального языка, осуществляется выбор. Базой исследования послужили материалы картотек и исторических словарей русского языка, описывающих язык XVI–XVII вв.: «Словаря обиходного русского языка Московской Руси XVI–XVII вв.» и его картотеки, «Словаря русского языка XI–XVII вв.», региональных исторических словарей. В статье используется «узкое» понимание тавтологии как явления, связанного с использованием однокоренных слов; плеоназм определяется как проявление избыточности, выражающееся в дублировании элементов смысла, включая, таким образом, тавтологию как одно из проявлений этой избыточности (т. е. плеоназм трактуется как родовое по отношению к тавтологии понятие). Рассматриваются фразеологизированные конструкции, обнаруживающие смысловой повтор в семантических отношениях своих компонентов.Самой многочисленной группой таких сочетаний в старорусском языке являются собственно тавтологические (в «узком» смысле) сочетания – словесные комплексы, состоящие минимум из двух однокоренных слов. Для обозначения таких единиц А. Г. Ломовым было введено понятие «тавтологического фразеологизма», под которым понимается «сочетание однокоренных слов, близких по значению и различающихся морфологически» [Ломов 1971: 13–17]. Деловые памятники XVI–XVII вв. изобилуют такими конструкциями (см. грабежом пограбить, убытками изубытчить, вал валить, клятвою клясться, мытью замытиться, царем зацарить и др.).А. И. Васильев, рассмотревший тавтологические фразеологизмы на материале древнерусского языка, делает вывод, что «абсолютное большинство таких выражений составляют глагольные тавтологические обороты» [Васильев 2012: 32]. Эта тенденция сохраняется и в языке XVI–XVII вв., при этом ряд сочетаний (мучить муками, казнить казнью и др.) наследуется старорусским языком от предыдущего периода. Л. М. Ройзензон подчеркивает, что тавтологические сочетания выступают «тесным связующим звеном между синтаксическими и фразеологическими ярусами языка» [Ройзензон 1977: 55]. В глагольных оборотах эта связь фразеологии и синтаксиса рельефно ощутима: тавтологические сочетания в языке Московской Руси включают слова с корнями определенной семантики (часто связанной с имущественно-правовой сферой или конкретными действиями) и представляют собой морфологически определенные типы словосочетаний. По структуре, как и в древнерусском языке, превалируют глагольные сочетания, построенные либо по формуле «глагол + однокоренное сущ. в вин. пад.» (городьбу городить, гоньбу гонять, шутку зашутить, изделье делать, дело делать (отделать), покупку искупить), либо по формуле «глагол + однокоренное сущ. в тв. пад.» (творительный тавтологический) (воровством воровать, убытками убытчить, мукой замучиться, грабежом грабить, мытью замытиться, выемкой вынимать, высыпать сыпью, вытрубить трублею, иском искать, в том числе и с одушевленным существительным: зацарить царем). Реже встречаются глагольные формулы с предложно-падежными сочетаниями: вылазить на вылазку, в погоню гонять, на издержку издержать, и наречиями: воровски воровать. Часть глагольных тавтологических оборотов допускает определение при компоненте-существительном: венчать царским венцом, должиться (одолжаться, обдолжать) великими долгами (долги), изобижать всякими обидами, изубытчить большим убытком. Особенностью языка Московской Руси являются деловые формулы, построенные по модели «сущ. в им. пад. + не + то же сущ. в вин. пад.» (запись не в запись, кабала не в кабалу, долг не в долг, грамота не в грамоту, крестьянство не в крестьянство) с семантикой ‘отмена действия документа’. Например, кабала не в кабалу – формула, означающая отмену действия долговой расписки: А кому они после духовных дадут на себя кабалы вновь, и те кабалы не в кабалы (Улож. 1649 г., 349), И та кабала не въ кабалу и долгъ не в долгъ и дача не въ дачю (ДАИ, 296, 1629–1639 гг.). Такие сочетания представляют собой особый тип тавтологического фразеологизма: компоненты являются разными формами одного и того же слова.Именных устойчивых тавтологических сочетаний в старорусском языке существенно меньше, они нередко восходят к устной народной традиции: чудо чудное, диво дивное, горе (злочастие) горинское. Немного наречных (добре добро) и атрибутивных (един по единому) тавтологических сочетаний.Чаще всего сочетания фольклорного происхождения используются в текстах старорусского языка с эстетической функцией, которую М. В. Пименова определяет как основную функцию таких повторов в древнерусском языке [Пименова 2007: 91]: например, Говорит братец Микита Романович: Что же за чудо за чудное, что же за диво за дивное, не звана пришла гостья, не приказывана? (Ист. песни, 346, XVI в.). Глагольные же тавтологические фразеологизмы в большинстве своем составляют принадлежность деловых документов и используются с усилительной семантикой в качестве этикетного средства деловой письменности: И царь и великий князь велит на тех людех исковы иски манастырских людей правити без суда втрое (Дипломат.-4, 45, 1556 г.), А учну яз воровством воровати… и на мне, на Фоме, монастырская пеня, что игумен укажет (А. Солов. м. 213, 1583 г.). Функционирование тавтологических фразеологизмов в качестве формул (клише) деловой письменности с усилительной семантикой в языке XVI–XVII вв. подтверждает вывод Т. Г. Крапотиной, что «компоненты переменно-устойчивых сочетаний тавтологического типа при вхождении во фразеологическую систему претерпевают изменение синтаксических отношений и своего лексического значения» [Крапотина 1996: 4].Вторая группа конструкций, ярко представляющих явление речевой избыточности, – собственно плеоназмы (Т. А. Ковалева определяет этот тип как «лексико-семантический плеоназм» – конструкцию, один из компонентов которой избыточен в семантическом отношении [Ковалева 2016: 37–38]). Большинство фразеологических оборотов, один компонент которого дублирует смысл другого, в старорусском языке – это атрибутивные конструкции с избыточным определением: дурак безумный, водяной ключ, земляной вал, дебри непроходимые, святые иконы, мужняя жена, торговый гость (гость ‘богатый купец, член первой по значимости организации купцов, который вел торговлю с другими городами и странами’ [СОРЯ: 4, 218–219]), затейные враки (затейный ‘ложный, связанный с наговором, клеветою’ [СОРЯ: 7, 196]). Конструкция с избыточным определением может включаться в состав фразеологизма: например, видать своими глазами1. Другой структурный тип собственно плеонастических конструкций, известных в языке XVI–XVII вв.: глагол с избыточным дополнением (вскричать голосом, слово выговорить, губить до смерти, не испоздать времени) или наречием (затевать ложно – наречие избыточно, т. к. глагол затевать имел в языке Московской Руси семантику ‘ложно обвинять, возводить поклеп’). Реже фиксируются адвербиальные (искони вечно) и атрибутивные (всякий разный (розный)) плеонастические обороты.Следует отметить, что для этого типа устойчивых сочетаний характерно неполное совпадение сем компонентов, иногда один из компонентов избыточен лишь на первый взгляд. Основой возникновения таких оборотов в языке Московской Руси выступает прежде всего диффузная семантика слова, характерная для языка донационального периода. Значение лексемы системно не закреплено (как в последующую эпоху), оно контекстуально обусловлено, границы значения определены нечетко. Так, фразеологические обороты казнить смертью и казнить до смерти (А будет тать учинит и на первой татьбе убийство, и его казнить смертью (Улож. 1649 г., 385)), с одной стороны, могут быть, расценены как плеонастические с учетом того, что глагол казнить имел семантику ‘предать/предавать смерти’ (Ай грешников казнили все, вешали (Ист. песни, 336, XVI в.)), а с другой – обусловлены диффузной семантикой этого глагола ‘подвергнуть/подвергать суровому телесному наказанию; покарать/карать’ (Каго казнятъ руку или ногу отсѢкут, ино преже каломъ лошадинымъ свѢжимъ горючимъ приложить к ранѢ (Леч. Щук., л. 62 об., XVII в.)). Аналогично и слово жена (мужняя жена) в языке XVI–XVII вв. функционирует и с семантикой ‘женщина по отношению к мужчине, с которым она состоит в браке’, и с семантикой ‘то же, что женщина’ [СОРЯ: 6, 211] (во втором случае вопрос о плеоназме снимается). Если же признать сочетание мужняя жена смысловым повтором, то наличие определения акцентирует значение существительного, делает сочетание экспрессивным: подчеркивается полная зависимость женщины от мужа в браке2. Ср., согласно выводам Е. Е. Флигинских, рассмотревшей образ жены во фразеологии русского, английского и французского языков, особенностью русской фразеологии является наличие когнитем «зависимость жены от мужа» и «жена надолго» [Флигинских 2015: 121]. Именно такую смысловую нагрузку сочетание мужняя жена имеет и в произведениях классической русской литературы: Варвара: Куда ты уйдешь? Ты мужняя жена (А. Н. Островский. Гроза), Мужние жены представляют некоторое исключение, с той разницей, что всегда щеголяют с фонарями на физиономии, редкий день не бывают биты и вообще испивают самую горькую чашу (Д. Н. Мамин-Сибиряк. Бойцы)3, и в современном языке: Кино о типичной для всех стран и народов простой семье, где мужчина – моральный урод и алкаш, а женщина – терпеливая «мужняя жена», верящая, что все еще исправится, вот только настанет понедельник новой недели (Аргументы и факты. 2004, 04). Сочетание мужняя жена можно рассматривать и в ряду общей системы терминов родственных отношений: «Словарь русского языка XVIII в.» фиксирует как устойчивые выражения мужний брат ‘деверь’, мужняя сестра ‘золовка’, мужняя жена [Сл18: 13, 68] (обозначения родственников, вошедших в семью со стороны мужа). Но именно плеонастический характер оборота мужняя жена, а также стремящаяся к качественному значению (а не притяжательная) семантика прилагательного мужний и за счет этого экспрессивность фразеологизма обеспечили этому сочетанию долгую жизнь в русском языке. Существование устойчивого сочетания поддерживалось и его функционированием в составе поговорочного выражения: Горевать ты меня покидаешь ни вдовою, ни мужнею женою (А. Н. Радищев. Путешествие из Петербурга в Москву), Арина Петровна охотно говорит об себе, что она – ни вдова, ни мужняя жена (М. Е. Салтыков-Щедрин. Господа Головлёвы), Что я такое? Ни девка, ни баба, ни мужняя жена, – говорила Харитина в каком-то бреду (Д. Н. Мамин-Сибиряк. Хлеб).Особый тип плеонастических сочетаний, характерных для языка Московской Руси, представлен так называемыми расчленено-описательными выражениями – устойчивыми сочетаниями, обозначающими конкретный денотат и имеющими в языке того же периода однословный синоним (вбирающий семантику обоих компонентов): дискосное блюдо (ср. дискос), середной день (ср. среда). Однословный синоним к таким плеонастическим сочетаниям образуется по разным моделям, но это всегда лексема, однокоренная с одним из компонентов: воскресный день (ср. воскресение), вчерашний день (ср. вчера), зимней порой (ср. зимой), мир вселенный (ср. вселенная), стремянной конюх (ср. стремянной), духовная грамота (ср. духовная), сполошный колокол (ср. сполох), изменничьи люди (ср. изменники). Такие сочетания нередко образуются по моделям: сочетание «оттопонимическое прилаг. + сущ. люди» – это распространенная модель для обозначения жителей какого-либо города, страны, местности или войска этой территории: итальянские люди, аглинские люди, свейские люди, московские люди (см. подробнее [Генералова 2016: 160]), «оттопонимическое прилаг. + сущ. город» – модель характерного расчлененного названия населенных пунктов (Архангельский город, Арзамасский город), атрибутивные сочетания со словом мастер широко использовались как обозначения различных профессий (наряду с соответствующими однословными синонимами): колокольный мастер (ср. колокольник), иконный мастер (ср. иконник), завязочный мастер (ср. завязочник).Подтипом таких расчлененно-описательных плеонастических конструкций являются устойчивые сочетания, включающие существительные с ослабленным лексическим значением: тайным обычаем, пожарное время, здешнее место. В этих устойчивых сочетаниях избыточными выступают существительные, особенность которых заключается в предельно широком или даже ослабленном лексическом значении (конструкции со словом люди тоже могут быть отнесены к этому подтипу), т. е. это слова, подвергшиеся «семантическому опустошению» [Мандрикова 2015: 69], функционирующие в «прямом значении, содержащем максимальную степень абстракции, отвлечения, выражающем единое обобщенное понятие, которое получает внешнюю конкретизацию через контекст или речевую ситуацию» [Маринова 1995: 15]. Семантика таких конструкции всегда определяется значением входящего в нее прилагательного: А в челобитнои их написано бутто я … прибѢжал к ним в дрвню нарочным дѢлом для воровства (МДБП, 106, 1682 г.), Говорил им тихим обычаем речь, утая от всех людеи своих (Пос. Толочанова, 137, 1651 г.). Особенность таких сочетаний в том, что они включают не просто семантически избыточный, а вообще десемантизированный компонент. Их появление связано с явлением десемантизации или широкозначности и подтверждает тезис о том, что широкозначность реализуется прежде всего в клишированных моделях [Амосова 1972].Наконец, отдельно в отношении плеонастических конструкций следует сказать об условно синонимических сочетаниях, представляющих собой фразеологические обороты, состоящие из семантически близких, но не полностью дублирующих друг друга компонентов. Можно выделить несколько групп условно синонимических сочетаний, различающихся и строением, и семантикой. С точки зрения структуры условно синонимические конструкции представляют собой, во-первых, сочинительные словосочетания (два однородных компонента, соединенные сочинительным союзом: бережно и устрожливо, радость и веселие), во-вторых, аналогичные сочетания без сочинительного союза (не знать, не ведать; ни выѢзду ни выходу), в-третьих, так называемые «парные слова», «сближения синонимов»4 («такие соединения двух самостоятельных по форме и по значению слов, принадлежащих к одной и той же части речи, которые при соединении («сближении») как бы сливаются в одно целое и иногда получают дополнительный смысловой оттенок» [Привалова 1958: 55]: грусть-тоска, правда-истина, глядучись-смотрючись). Структура может варьироваться: так, смысловая близость, но не тождество лексем правда и истина зафиксировано в языке Московской Руси в устойчивых сочетаниях в виде «парного слова» правда-истина, сочинительного сочетания по самой правде и истине, атрибутивного оборота истинная правда. С точки зрения семантики внутри группы условно синонимических конструкций можно выделить так называемые «квазисинонимы» (парные формулы, хорошо известные в древнерусском языке, состоящие их двух не тождественных друг другу по смыслу компонентов и обладающие целостным, не равным общей семантике компонентов, значением5: честь и слава, радость и веселие, отчич и дедич, злато и серебро) и собственно синонимические сочетания (не зачать, не почать; бережно и устрожливо; не знать, не ведать), в том числе «сближения синонимов» (грусть-тоска). К плеонастическим конструкциям относятся прежде всего обороты второго семантического типа, в которых большинство сем первого и второго компонентов совпадает.Существенно, что в разные периоды существования языка востребованы различные типы плеоназмов и тавтологий, и ряд таких конструкций, известных в современном русском языке, не обнаруживается в истории языка, в частности в русском языке XVI–XVII вв. Например, не известны в исследуемый период так называемые «тавтологии тождества» (жизнь есть жизнь, смерть – это смерть), что подчеркивают и исследователи таких конструкций в современном языке, обращая внимание на то, что в донациональный период «не обнаруживается следов» этих тавтологических конструкций, «они появляются в текстах Нового времени» [Вилинбахова, Копотев 2017: 112]. В этом отношении в перспективе значимо исследование не только известных, но и отсутствующих в диахронии типов плеонастических и тавтологических конструкций с целью установления причин этих языковых фактов. В частности, причиной отсутствия в русском языке XVI–XVII вв. тавтологий тождества, вероятно, является то, что они относятся к «аномалиям речевой деятельности» [Булыгина, Шмелев 1997: 437].Таким образом, ненормированная лексико-семантическая система языка донационального периода предоставляет богатый материал для изучения феномена языковой избыточности. В русском языке XVI–XVII вв. обнаруживаются различные по структуре и семантике типы плеонастических конструкций, а именно: 1) тавтологические фразеологизмы (гоньбу гонять, исковый иск); 2) собственно плеонастические сочетания с семантически избыточным компонентом (мужняя жена, водяной ключ, вскричать голосом); 3) расчлененно-описательные конструкции (середной день, завязочный мастер), в том числе обороты с широкозначными существительными (пьяным обычаем, пожарное время); 4) условно синонимические конструкции (радость и веселие, правда-истина, не знать, не ведать). Дальнейшая судьба этих разнообразных сочетаний различна: одни остались маркерами делового языка XVI–XVII вв. (воровством воровать, затевать ложно, воинские люди), другие известны в текстах разных эпох, выступая знаком принадлежности контекста к фольклорному или стилизации (чудо чудное, грусть-тоска), третьи активно используются как фразеологизмы и в современном русском языке (мужняя жена, по пьяном делу, истинная правда).

Об авторах

Елена Владимировна Генералова

Санкт-Петербургский государственный университет

Российская Федерация, Санкт-Петербург

Список литературы