Когда кадетский компас сломался

Аннотация

Автор рассматривает особенности взгляда В.А. Маклакова как мемуариста исходя из его положения в кадетской партии до 1917 г. и исторического фона межвоенной Европы. Будучи значимой фигурой партийного правого крыла, Маклаков попытался создать не просто личные воспоминания, но широкое историческое полотно, ориентируясь на произведения А. де Токвиля. Особенности взгляда Маклакова были в значительной степени связаны с полемикой в эмигрантской среде. 

Полный текст

Василий Маклаков – уникальное явление на политическом небосклоне России начала ХХ в. Студент историко-филологического факультета Московского университета в силу личных обстоятельств стал не профессором, а талантливым адвокатом, в годы Первой русской революции вошёл в состав ЦК Конституционно-демократической партии, но среди товарищей всегда оставался на особом счету. Он был одним из лучших кадетских ораторов, его знала вся страна и по думским речам, и по судебным процессам. Однако партийное руководство во главе с П. Н. Милюковым относилось к нему настороженно. От него ждали бунта и раскола, после чего, имея такого лидера, на основе правой кадетской группы могла бы сложиться новая либеральная партия, только более деловая и менее доктринёрская, способная к диалогу с правительством ¹. Подобный разворот серьёзно трансформировал бы весь политический расклад в России накануне Первой мировой войны. Препятствием служило лишь то, что правые кадеты не чувствовали поддержки сколько-нибудь значимого числа сторонников. А в Совете министров после смерти П. А. Столыпина никто не брался манипулировать оппозицией. В итоге Маклаков оставался в ЦК вплоть до распада партии в годы Гражданской войны, позволяя себе лишь некоторое фрондёрство. Симпатизировавшая ему соратница по ЦК А. В. Тыркова-Вильямс отмечала в дневнике, что Василий Алексеевич, «как всегда играя и усмехаясь», вполне мог ставить под сомнение святые для партии принципы: «четырёххвостку», принудительное отчуждение помещичьей земли в пользу крестьян и даже равноправие для лиц иудейского вероисповедания ². Возможно, в этом сказывалось нечто семейное: примерно таким же «ужасным ребёнком» в правительственных сферах считался его младший брат Николай.

Накопившиеся обиды Маклаков выплеснул уже в эмиграции, в своих мемуарах. Вероятнее всего, его задевали публикации Милюкова, который в 1919–1921 гг. писал про решающий вклад кадетов в победу революции, неизбежной из-за некомпетентности слуг старого порядка ³. Соответственно, и в эмиграции приверженцы Партии Народной свободы рассматривались как авангард общественности, призванной сыграть ведущую роль в будущих судьбах России. В развернувшейся тогда же полемике Милюков гордо утверждал: «Наш компас всегда указывает в одну сторону» ⁴.

Но к концу 1920-х гг. победное шествие либеральных ценностей в Европе явно застопорилось. Установление диктатур в самых разных её углах заставляло задуматься о цене революционных кризисов как для всего мира, так и для России. Если Милюков всегда относился к революциям философски и инструменталистски ⁵, то Маклакова интересовало их человеческое измерение. Именно поэтому он взялся не за научное исследование, а за произведение, в котором мемуаристика сочеталась с исторической и политической публицистикой. Причём за широким полотном, на котором он изображал события второй половины XIX – начала ХХ в., должны были последовать и другие, посвящённые 1906–1917 гг.

Исследуя «старый порядок», Маклаков явно вдохновлялся трудами А. де Токвиля и не скрывал этого (с. 506). Характерно, что оба, будучи видными либеральными политиками, подвергли ревизии путь, пройденный ими и их единомышленниками. Их критика звучала не извне, а изнутри, от чего её ценность лишь возрастала. Как и Милюков, Маклаков видел в отношениях власти и общественности главную магистраль исторического процесса и основную причину революционного исхода. Однако Василий Алексеевич признавал случившееся трагедией. Более того, он, как и Токвиль, отнюдь не считал революцию неизбежной.

В целом, в эмиграции Маклаков находил для «старого порядка» значительно больше тёплых слов, чем до 1917 г. В мемуарах он писал об изначальной силе и инициативности самодержавия, осуществившего Великие реформы. Правда, любое самодержавие, претендующее на неограниченную власть, казалось Маклакову обречённым. В этом отношении он уравнивал царизм с диктатурами ХХ в. (с. 32, 36–37), оставаясь, в сущности, таким же радикальным либералом, как и до революции. От Милюкова его отличала вера в возможность избежать применения насилия как «слева», так и «справа». Маклаков надеялся, что самодержавие в ходе своего мирного и поступательного развития само придёт к конституции (с. 47), избежав гражданской войны и большевистского террора ⁶. Но власть в 1881 г. свернула с этой стези, совершив фатальную ошибку.

Внешне благополучное царствование Александра III оказалось, по мнению мемуариста, роковым для будущего развития страны. Цареубийство 1 марта 1881 г. вызвало деполитизацию и внутреннее успокоение населения, конституционные мечтания исчезли, но власть усмотрела в этом свою победу над общественными силами и вместо того, чтобы оставаться консервативной, стала реакционной, вернувшись в 1880-е гг. к уваровской триаде. Вместе с тем Маклаков констатирует, что настоящая реакция в конце XIX в. была невозможна, поскольку никто уже не помышлял о возвращении к дореформенным порядкам. В результате возник лишь некий её суррогат (с. 43–50), пагубно влиявший на то поколение, к которому принадлежал Маклаков. Будучи воспитанным в уважении к «легенде» о Великих реформах, оно чуждалось радикализма и искало легальных путей, закрытых самой властью. Не находя практического применения своим обширным гуманитарным знаниям, интеллигенция погружалась в утопии, включая то же толстовство, характерное для многих умеренных либералов начала ХХ в. (с. 32, 94). Подобные обстоятельства взросления будущих политиков новой эпохи позднее неоднократно отмечались мемуаристами ⁷.

Но, как считал Маклаков, даже накануне революционных потрясений у самодержавия оставались стратегически мыслившие слуги, и тот же С. Ю. Витте, если верить мемуаристу, осознанно вёл императора к изменению политического строя, возвращая власть на дорогу Великих реформ. В своей известной записке, изданной под названием «Самодержавие и земство», Сергей Юльевич будто бы не призывал к ограничению земства, а готовил монарха к неизбежным уступкам представительным учреждениям (с. 229–239). Там, где другие подозревали у Витте отсутствие глубоких политических взглядов или «принципиальную беспринципность», Маклаков как искусный адвокат обнаружил искренность и перспективу. В самом деле, можно только догадываться, как гр. Витте повёл бы себя перед I Думой, будь он по-прежнему председателем Совета министров. Потеряв в 1903 г. пост министра финансов и шансы на роль «великого визиря», он, похоже, увидел себя будущим конституционным премьером. Возглавив в 1905 г. правительство, граф демонстрировал готовность на самые разные сделки, но, не договорившись в октябре с общественностью, стал в декабре сторонником крутых мер. А в апреле 1906 г. никто не помешал бы строить планы на президентство в той республике, которую объявило бы в стенах Таврического дворца Учредительное собрание. И спасителем России всегда выступал бы «Serge premier», или Сергий I.

Маклаков полагал, что в октябре 1905 г. кадетам следовало пойти на соглашение с Витте. Манифест 17 октября 1905 г. уже предоставил России конституцию (с. 502). Однако партия желала большего и примкнула к революционному «Ахеронту». В результате её политика перешла в политиканство (с. 164–165, 427–428), а «достоинства» свелись к грамотно выстроенной предвыборной кампании, позволившей завоевать большинство в I Думе (с. 429–443). Но атака на власть закончилась провалом, а договориться со Столыпиным, целенаправленно спасавшим конституционную монархию, не удалось (с. 226). Кадеты могли, но не захотели помочь ему вывести страну из того политического тупика, в котором она оказалась благодаря реакции и непоследовательности уступок (с. 505–511). В итоге именно революция, которую приближали кадеты, уничтожила все их надежды на прогрессивное развитие государства, а большевики в борьбе за власть воссоздали худшие черты самодержавия (с. 34–37).

Мемуары Маклакова имели большой резонанс. Началась открытая полемика, напоминавшая споры вокруг сборника «Вехи». Милюков вновь упрекал правое крыло партии в обслуживании интересов реакционных сил. Бывшие члены правительства Николая II, напротив, соглашались с наблюдениями Василия Алексеевича. Прочитав его воспоминания, последний министр торговли и промышленности Российской империи кн. В. Н. Шаховской отметил: «Как ни странно, но общественная деятельность у нас не выработала государственных людей. Как это ни странно, но бюрократический опыт (я говорю о высшей бюрократии) давал у нас много больше умения к правлению государством, чем всякого рода общественные и земские организации» ⁸. Пожалуй, ничего странного в этом не было. Общественность, воспитанная в оппозиционном духе, так и не смогла его в себе преодолеть. Это хорошо видно по поведению кадетов между Февралём и Октябрём 1917 г. И в этом смысле конституционные демократы – действительно детище Александра III.

¹ Подробнее см.: Гайда Ф. А. Власть и общественность в России: диалог о пути политического развития (1910–1917). М., 2016. С. 39, 170, 206, 208, 242–243, 288–290, 306, 339–353.

² ГА РФ, ф. 629, оп. 1, д. 18, л. 30 об.

³ Милюков П. Н. История второй русской революции. Киев, 1919; София, 1921; М., 2001.

⁴ Милюков П. Н. Старый подлог // Последние новости. 1921. 8 октября.

⁵ Отношение своих единомышленников к революции Милюков чётко сформулировал ещё в 1907 г.: «Мы хорошо понимаем и вполне признаём верховное право революции как фактора, создающего грядущее право в открытой борьбе с историческим правом отжившего уже ныне политического строя. Но мы не обоготворяем революцию, не делаем из неё фетиша, а также хорошо помним, что революция есть только метод, способ борьбы, а не цель сама по себе. Этот метод хорош, если и пока он достигает цели: напротив, он плох, если вредит тому делу, которому хочет служить». Таким образом, всё определялось тактическими соображениями: «Да, мы за революцию, поскольку она служит целям политического освобождения и социальной реформы; но мы против тех, кто объявляет революцию “непрерывной”, потому что полагаем, что непрерывная революция – революция во что бы то ни стало – служит лишь целям реакции и укрепляет контрреволюционные замыслы правительства» (Милюков П. Н. Год борьбы. Публицистическая хроника. 1905–1906. СПб., 1907. С. 165, 168).

⁶ С этим, возможно, соглашается в комментариях и С. В. Куликов, утверждая, что осуществление планов гр. М. Т. Лорис-Меликова «явилось бы шагом на пути к установлению подлинной конституции» (с. 516).

⁷ Бердяев Н. А. Самопознание (опыт философской автобиографии). М., 1990. С. 102; Кизеветтер А. А. На рубеже двух столетий. Воспоминания. 1881–1914 / Публ. М. Г. Вандалковской. М., 1997. С. 127–128; Корнилов А. А. Воспоминания / Публ. А. Д. Степанского // Вопросы истории. 1994. № 2. С. 154–158; Львов Г. Е. Воспоминания. М., 1998. С. 67, 73, 75–76, 118–121, 133, 159; Оболенский В. А. Моя жизнь, мои современники. Париж, 1988. С. 102; Тыркова-Вильямс А. В. То, чего больше не будет / Публ. В. В. Шелохаева и С. В. Шелохаева. М., 1998. С. 95, 141–143, 212, 233, 240, 243; Френкель З. Г. Записки и воспоминания о пройденном жизненном пути / Публ. Р. Б. Самофал. СПб., 2009. С. 46.

⁸ Шаховской В. Н. Так проходит мирская слава. 1893–1917 / Публ. С. В. Куликова. М., 2019. С. 342.