Hero and His Epochs: Three Lives Of N. M. Przhevalsky

Texto integral

Введение

Каждая эпоха рождает своих героев и у каждой эпохи есть свои символы. Если это так, то кто творит эпохи, не сами ли герои? Герой и его эпоха -сюжет, во все времена занимавший умы историков самого широкого профиля. Николай Михайлович Пржевальский (1839-1888), был, безусловно героем своего времени. Привычный его образ связан с героическими путешествиями по Центральной Азии, преодолением трудностей, которые были бы непреодолимы для других героев, собиранием уникальных научных материалов (с не очень ясной целью), несомненным величием его подвига и преклонением современников и потомков. Немногочисленные герои, подобные Пржевальскому, проживают несколько жизней: реальную и образную. Потомки - писатели, ученые, «широкая общественность» - формируют образ героя, часто далеко не во всем соответствующий его носителю, даруя ему вторую жизнь. Впрочем, у образа и задача другая. В определенный момент это несоответствие становится слишком заметно, и тогда у героя начинается очередная - третья жизнь - десакрали-зация, приведение его биографии в соответствие с данными, которые доступны на тот или иной момент. Чем масштабнее личность, тем больше волн можно выделить в истории образов деятелей науки, политики, культуры, в том числе, таких как Н. М. Пржевальский. Конечно, он не единственный герой, чей образ требует переосмысления. Например, Карл Маркс, несмотря на призывы очеловечить и десакрализировать эту фигуру, раздающиеся уже более ста лет (см. недавний, отчаянный, призыв научиться читать «реального» Маркса [Жижек, Руда, Хамза, 2020]), так и не вернулся окончательно из метабытия к реальной жизни.

«Третья жизнь» Пржевальского: начало

С выходом в свет книги Михаила Казбековича Басханова «Посланники Цаганхана. Н. М. Пржевальский, его ученики и последователи в Центральной Азии (1870-1909)» Пржевальский обрел новую дату рождения. Образ его, давно сложившийся, продолжает интенсивно формироваться [Сумароков, Сумарокова, 2019; Сластин, 2023; Погодина, 2023], но научная биография, поставленная в контекст эпохи и основанная на широком и глубоком знании источников, определенно, как выясняется, не написана. Удивительно, но после выхода на широкий экран в 1951 году фильма «Пржевальский» (в главной роли - Народный артист СССР (1958) С. И. Папов, дебютировавший с этой ролью в кино) отечественный кинематограф, столь активный в поисках положительных героев, более не обращался к этому образу. Впрочем, в некрологе С. И. Папова эта роль отмечена (Советская культура. 24.10.1970, № 127 (4251), с. 4).

На этом пути достигнуты немалые успехи, однако именно работа М. К. Басханова знаменует достижение принципиально нового уровня понимания сути деятельности Н. М. Пржевальского, его взаимодействия с эпохой: с системой образования, с государственным аппаратом, с внутри- и внешнеполитической обстановкой, с общественным мнением [Российские экспедиции в Центральную Азию, 2013].

Название первой части книги М. К. Басханова не должно вводить читателя в заблуждение. Автор слишком скоромно определил его место в издании, обозначив как вступительную статью. Цель введения состоит в представлении узловых вопросов, проблем и противоречий, которые возникают при ознакомлении с архивными документами. На самом деле перед читателем не просто представление «узловых вопросов, проблем и противоречий». Введение ориентировано на решение значительно более широкого круга вопросов и, как представляется, не только связанных с основной тематикой книги. В центре издания - фигура Н. М. Пржевальского, человека редкого масштаба, представления о личности которого, о его деятельности претерпели значительные искажения. С одной стороны, фигур масштаба Пржевальского не так много в отечественной географической науке, с другой - есть немало фигур, истинный облик которых сильно затуманен позднейшими наслоениями, намеренными лжеинтерпретациями. Стостраничное введение является как законченным исследовательским произведением, так и моделью насыщения реальной жизнью тех фигур, которые превратились в сакральные символы своей эпохи. Символ эпохи, как правило, превращается еще при жизни в бронзовую (или мраморную) статую, цель установки которой, как правило, никак не связана с целью реальной жизни символа.

Пересказывать ту или иную работу не имеет смысла: читатель должен сам составить представление о ней. Тем не менее до обидного малый тираж издания, возводящий его в ранг библиографической редкости сразу после опубликования, а также тот факт, что ознакомительный фрагмент, доступный на интернет-сайте издательства «Нестор-История» ограничен 18 страницами и даже не включает в себя содержание (а именно возможность ознакомиться с содержанием была бы лучшим способом заинтересовать читателя данным изданием), заставляет остановиться на структуре и основных выводах вводной части несколько подробнее.

Введение состоит из шестнадцати основных параграфов и двух вспомогательных, представляющих части II и III введения. Подобная структура выглядит несколько запутанной. Возможно, части II и III можно было трансформировать в обычные параграфы, пусть и в смысловом отношении не продолжающие линию параграфов 1-16.

Часть I «Русский штурм Центральной Азии: личности, идеи и события в потоке истории» имеет собственное короткое введение и состоит из следующих подразделений:

1. «Россия на путях в Центральную Азию: внешнеполитические и стратегические предпосылки» (с. 10-11);

2. «Пути России на Восток идеология империи и изучение Центральной Азии» (с. 11-14);

3. «Термин Центральная Азия: традиционное и современное наполнение» (с. 14-15);

4. Место Тибета в программе русских цент-ральноазиатских экспедиций. Были ли Н. М. Пржевальский и П. К. Козлов в Тибете?» (с. 15-24) (посреди этого параграфа обрывается ознакомительный фрагмент);

5. О практике названий географических объектов в период русских центральноазиатских экспедиций (с. 24-28);

6. Организация центральноазиатских экспедиций. Роль военного ведомства (с. 28-34);

7. «Проблема "умственной роскоши": оппозиция центральноазиатским экспедициям в ИРГО, МИД и Военном министерстве» (с. 34-40);

8. «Организационный механизм русских центральноазиатских экспедиций: вопросы планирования и экспертизы» (с. 40-46);

9. «Экспедиционные технологии и направления исследований» (с. 46-48);

10. «Начальники центральноазиатских экспедиций: между образом и реальностью» (с. 48-64);

11. «Личный состав, оснащение и вооружение центральноазиатских экспедиций» (с. 64-71);

12. «Исследования и военные действия. Гибель местного населения» (с. 71-82);

13. «Пржевальский и Стэнли: путешественники эпохи империализма» (с. 82-83);

14. «Путешественники как военные эксперты» (с. 83-94);

15. «Конфликт экспертов: Пржевальский и русские востоковеды» (с. 94-104);

16. «Образ Пржевальского в западной историографии» (с. 104-115).

Каким же предстает Н. М. Пржевальский, среда его деятельности, ученики и последователи перед читателями? Пржевальский - не просто ученый, он - идеолог, проводник русской имперской политики на Востоке, в деятельности которого воплотились многочисленные иллюзии, плюсы и минусы этой политики. Экспедиции Пржевальского, прежде всего, - геополитический проект (пусть само понятие геополитика в ту пору еще и не существовало), призванный закрепить претензии Российской империи на контроль, пусть и подчас декларативный, над определенными территориями, выражавшийся в том числе в присвоении давно известным географическим объектам русских названий. Само присутствие «посланников Цаган-ха-на» в том или ином регионе могло бы обезопасить собственно российскую территорию от сторонних претензий. Экспедиции Пржевальского - это и престиж самой империи, причем престиж не абстрактный, а имеющий вполне материальной воплощение, это и претензии на передовой характер ее достижений, в том числе научных, это и развитие определенной образовательной линии, которой voLens-noLens следовали востоковеды второй половины XIX века.

Основной целью Пржевальского было проникновение в Тибет и в его столицу Лхасу. Тибет был мало изучен, и считалось, что это terra incognita для европейской науки. Пржевальский активно использовал миф о Тибете как о сказочной стране, богатой золотом, и эти спекуляции давали ему возможность получать всё новые субсидии на проведение экспедиций.

Еще один аспект важности экспедиций для Пржевальского (не только утверждение его личного престижа) - оказание давления на военные, дипломатические и научные круги с целью признания правильности его взглядов (а, как показывает М. К. Басханов, у него хватало как оппонентов не только в военном и дипломатическом ведомствах, но и в научных кругах, так и прямых противников, исповедовавших совершенно противоположные взгляды). Экспедиции Пржевальского представляли собой также и личный проект, позволявший ему обеспечить высокий уровень благосостояния, значительно превосходящий уровень армейских коллег равного положения. М. К. Басханов филигранно показывает шаткость, двусмысленность положения Пржевальского, который, будучи высокопоставленным военным (офицером Генерального штаба), фактически не служил в армии и безнадежно отстал от «последних слов» военной науки. Однако и в научной среде он не был полностью «своим»: результаты его экспедиций нельзя назвать прорывными. Многие из них или не имели серьезного научного значения, или были повторением уже пройденного (с. 24, 48-64).

Военная сторона экспедиций также выглядела сомнительной. Военное ведомство было одним из активных «акционеров» Пржевальского, выделяя до половины нужных средств на его экспедиции. Однако каких-либо серьезных данных военно-стратегического характера ни одна из экспедиций Пржевальского не принесла. Его идеи и взгляды на тактику потенциальных боевых действий в регионах, отдаленных от центров снабжения, оказались не просто вводящими в заблуждение, отставшими от жизни, но опасными для государства, прогнозы и оценки военного потенциала Китая - в корне неверными. Однако реноме Пржевальского позволяло ему вплоть до начала 1880-х годов считаться экспертом-универсалом по всем вопросам центральноазиатской и дальневосточной политики России (с. 85, 90). Как показывает М. К. Басханов, у руководителей военного ведомства хватило ума не пойти на поводу у своего protégé по вопросам как выбора генеральной линии в отношении Китая, так и по ряду более частных проблем. Впрочем, неудача в русско-японской войне в определенной степени объясняется именно влиянием военно-стратегических идей Пржевальского (с. 88).

Тем не менее тот факт, что экспедиции санкционировались лично Императором, гарантировал и само их проведение, и обеспечивал бесполезность вмешательства экспертов, мнение которых, в конечном итоге, не имело значения.

Впрочем, ситуация менялась, периоды спада интереса к центральноазиатскому региону сменялись периодами его подъема, однако давление внешнеполитического фактора, англо-российское сближение в начале ХХ века привели к тому, что Тибет и ближайшие прилегающие области уже не представляли практического интереса ни для военного, ни для дипломатического ведомств (с. 37-39).

Пржевальский как организатор экспедиций

С другой стороны, экспедиции Пржевальского стали важнейшей вехой в истории организации самих экспедиционных исследований. Если сравнить их оснащение с возможностями, которыми обладал, например, позднее Д. А. Клеменц или С. Ф. Ольденбург (кстати, сам - генеральский сын, привыкший не только к уютному кабинету, но и к тяготам походной жизни), то можно признать, что экспедиции Пржевальского были организованы образцово. Да, они в значительной степени напоминали географический «спецназ», однако сама модель, тщательность подбора спутников (со-путь-ников), внимание к каждой мелочи и, прежде всего, к вопросам безопасности, выводят экспедиции Пржевальского на совершенно особый уровень решения организационных вопросов, требовавших, правда, неслыханного по меркам своего времени финансирования. Возможно, кстати, что траты на экспедиции Пржевальского, были той скрытой причиной, по которой С. Ф. Ольденбург в первые полторы декады ХХ века не мог получить и сотой доли средств на Восточно-Туркестанские экспедиции, которыми «ворочал» Пржевальский.

Как показал М. К. Басханов, Пржевальский ввел в практику целый ряд приемов, которые значительно расширили арсенал исследовательских инструментов участников экспедиций (создание промежуточных лагерей, радиальные экскурсии, использование фототехники и плавсредств).

В организационных вопросах избыточная принципиальность Пржевальского имела и негативное влияние: нежелание брать в поход гражданских специалистов приводила к сужению исследовательских возможностей всего предприятия, слабым было знание восточных языков, а значит и письменных источников. Впрочем, уже при П. К. Козлове организация центрально-азиатских экспедиций претерпевает новый виток эволюции. Однако сам подход «силового» изучения региона, исследований его при помощи оружия - инновация лично Пржевальского (с. 79). Нелишним будет указать на контраст с исследовательским подходом С. Ф. Ольденбурга, имевшего в своем арсенале только мирные средства (единственный револьвер в ходе экспедиции 1909-1910 годов по Восточному Туркестану был утерян или украден, а история с угрозами открыть огонь из ружья М. М. Березовского в адрес А. фон Лекока больше напугал самого Ольденбурга).

Однако планирование экспедиции осталось слабым, реальный маршрут экспедиций и самого Пржевальского и его последователей редко совпадал с запланированным (при этом одни и те же районы посещались по несколько раз), а Императорское Русское географическое общество (ИРГО) по разным причинам не отваживалось закрыть неудачные проекты и попросту отозвать экспедицию, которая не оправдывала надежд.

Принимая во внимание новизну базы источников и, соответственно, выводов, глубину их аргументации, каждый параграф введения мог бы претендовать на многократно больший объем. Для этого, однако, пришлось бы пожертвовать второй частью издания, публикацией документов.

Новые источники по деятельности Н. М. Пржевальского

Архивные документы, опубликованные М. К. Басхановым (281 документ), в том числе и в переводе, происходят из российских, британских, индийских архивов, фотоматериалы - из Франции. Анализировать отдельные документы в рамках краткой

статьи не имеет смысла. Они представляют собой подлинный кладезь сведений для реконструкции многих глобальных вопросов истории внешней и внутренней политики Российской империи и научного изучения Центральной Азии. Конечно, подборка не исчерпывает всего обилия материалов о жизни и деятельности Н. М. Пржевальского, однако научная общественность, несомненно, должна поблагодарить М. К. Басханова, за ту работу, которую он проделал для выявления документов и подготовки их к публикации.

Изучая издание, нельзя не отметить обстоятельство, которое характеризует в целом работы М. К. Басханова по истории востоковедения. Это исключительный иллюстративный ряд, погружающий читателя в атмосферу эпохи, дающий возможность лично взглянуть на документы, пейзажи, портреты, перенестись во времени на 150 лет назад. Следует отдельно выделить и высокое качество полиграфического исполнения и всего издания, и публикации старых фотографий (не говоря уже о новых). Весьма вероятно, что их обработка заняла немало времени. Тем не менее достигнуто исключительное качество цветопередачи. Высочайший уровень проработки материала, тщательность и основательность в подготовки книги видны и из того, что публикация каждого документа предваряется изысканным неповторяющимся орнаментом, каждый выдержан в одной стилистике. В конечном итоге вывод, который мог бы завершать не только введение, но и всю книгу, и предпослан всему изданию (с. 9) - «История русских географических экспедиций в Центральную Азию еще не написана», выглядит совершенно аргументированным. Перспективы дальнейших исследований связаны с частью работы по обобщению итогов деятельности 10 экспедиций за 40 лет. Они изложены в примечании 4 (с. 8). Несмотря на краткость изложения, очевидно, что работы для исследователей в этом направлении еще «непочатый край», и индивидуальные усилия исследователей едва ли могут принести желаемый результат.

Попытки найти и выделить какие-либо «недочеты» в работе М. К. Басханова выглядели бы странно на фоне очевидных и многочисленных достоинств его работы. Это не значит, что книга «идеальна». Таких работ не бывает. Анализ той или иной работы состоит не в том, чтобы непременно найти какое-то упущение, и не в том, чтобы непременно воспеть осанну: эти две крайности, увы, составляют основу значительной части обзоров и рецензий. Основная задача при обращении к новому исследованию состоит в определении места анализируемой работы в истории той или иной дисциплины и, по возможности, в выявлении тех ее особенностей, которые или читаются «между строк», или получили меньше внимания, чем заслуживали бы. Таким образом, могли бы быть обозначены новые пути развертывания той или иной научной темы. Следует принимать во внимание «возможности» печатного труда: уместить в него ссылки на все доступные данные потому или иному вопросу просто невозможно. По этой причине указания на те или иные источники, не задействованные (или якобы не задействованные) М. К. Басхановым, останутся вне рамок анализа его работы, а отсутствие полноценного (охватывающего русскоязычную литературу) «традиционного» историографического раздела следует объяснять ограниченным объемом книги, в которой решались в основном источниковедческие задачи, и возможностью сосредоточиться на тех аспектах истории вопроса, которые не могли быть рассмотрены в других работах. Хотя обозначить, пусть самым кратким образом, те работы на русском языке, которые составляют в настоящий момент научную основу анализа жизни и деятельности Н. М. Пржевальского, прежде всего для того, чтобы у читателя не сложилось превратного представления об исследовательской традиции, точнее, ее отсутствия, вероятно, стоило бы.

В этой связи можно выделить одно обстоятельство, рассмотрение которого вызывает некоторые вопросы. Главный из них заключается в том, каков собственно научный вклад М. Н. Пржевальского в изучение Внутренней (Центральной) Азии (вклад геополитический выявлен максимально полно и не требует дополнительных комментариев). М. К. Басханов ни в малейшей степени не пытается представить деятельность Пржевальского как лишенную научного смысла. Тем не менее в работах, критическое начало в которых доминирует, следует заранее предотвратить «сползание» читателя в ту или иную крайность, которую автор вовсе не имел в виду. В анализируемом случае, стремясь реконструировать деятельность Н. М. Пржевальского (в данном случае речь идет не только о нем самом, но и о широком круге его учеников и последователей) максимально объективно, избавить его образ от позднейших наслоений (и очень глубоких), можно невольно породить у читателя, даже хорошо подготовленного, желание перейти от объективного восприятия, от десакрализации образа, к другой крайности.

Пржевальский и немецкая географическая наука (К. Риттер, О. Пешель, Х. Лассен)

Структура книги определила возможность присутствия в ней аналитической части, скромно названной автором «Введением». Безусловно, увеличение объема введения неизбежно превратило бы книгу в еще более весомый (в прямом смысле слова) фолиант, и без того, принимая во внимание количество опубликованных в нем. Тем не менее несколько общих слов о мире идей, в которых Пржевальский мог сформироваться как мыслитель и стратег, были бы в высшей степени желательны.

Середина и вторая половина XIX века - это время бурного развития географии, появления новых ее разделов, в частности, географии политической и выделения геополитики как самостоятельной научной дисциплины. Формирование Пржевальского как ученого проходило в период, когда базовые идеи геополитики уже были обозначены в трудах ученых германской географической школы. На этом основании полезно было бы сопоставить мир политико-географических представлений Н. М. Пржевальского с теми идеями, которые развивались в рамках современной ему науки и могли быть им почерпнуты из научной литературы. М. К. Басханов совершенно прав, утверждая, что историку, который претендует на создание обобщающей картины в области изучения Центральной Азии, придется иметь дело не с историей государственных институтов, а с историей личностей и ментальностей (с. 9). В этой связи имеет смысл обратиться к истории тех идей, которые «витали в воздухе» в пору формирования Пржевальского как ученого и мыслителя. М. К. Басханов выделяет один из краеугольных камней русской имперской политики - осознание особой миссии России на Востоке, подчеркивает вклад М. Н. Карамзина в развитие этой идеологической схемы (с. 12). Тем не менее в основе агрессивного имперского мировоззрения Пржевальского (отсюда, вероятно, и та легкость, с которой он относился к убийствам представителей местного населения. М. К. Басханов показывает, что «достоверно известно о 87 убитых и раненых в трех вооруженных инцидентах» (с. 75)) лежали взгляды не только Карамзина, но и немецких географов, труды которых должны были быть настольными книгами Пржевальского в пору его ученичества.

В 1856 году в переводе на русский язык в издательстве ИРГО вышла первая часть книги К. Риттера «Землеведение» - «Общее введение и восточная окраина Азии», которую перевел и дополнил на тот момент действительный член (но еще не президент) ИРГО П. Семенов. В книге были сформулированы базовые положения геополитики о влиянии географического фактора на ход истории обществ. В частности, Риттер формулирует суть «прогресса рода человеческого», когда в нем «...найдены будут искусственные средства для побеждения препятствий и импульсов природы и освобождения рода человеческого и отечественных границ; так как уже наутика победила морские пустыни и морские разделения, сила паров совершенно изменила пространственные различия, а колонизация и плантаторство принесло дары природы и населения с одной стороны земного шара на другую» [Риттер, 1856, с. 159]. Это издание не могло пройти мимо студента Н. М. Пржевальского, а идеи Риттера о прогрессе рода человеческого вполне соответствуют дальнейшим воззрениям Пржевальского.

Сама работа Карла Риттера обозначила некоторую предопределенность, «запрограммированность» противостояния России с Китаем и Британской империей. Так, Риттер обращает особое внимание на так называемую Бухарскую низменность - территорию между Аральским и Каспийским морями, с одной стороны, Амударьей и Сырдарьей, с другой - граничащую с плоскогорьями Тибета и Ирана и составляющую «физическую переходную форму от Азии к Европе» [там же, с. 90]. Природные богатства территории возможно получить только благодаря «прилежанию образованных народов» [там же, с. 90]. Коротко очерчивая историю Центральной Азии между Тибетом и Кавказом, указывая на многочисленные миграции как растений, так и уподобленных им народов, Риттер приходит к следующему выводу: «Здесь, за Каспийским и Аральским морями, вследствие той же физической причины, т. е. строения земли, должны были остаться в конфликте политики всех больших азиатских государств, как ныне: Китайской, Русской и Индо-Британской империй, и Афганского и Персидского царства, разделенных между собой только равнодушием вероломных бухарцев...» [там же, с. 92].

Эта часть работы наполнена протогеополитическими рассуждениями о влиянии физико-географического фактора на историю народов, населявших азиатские просторы. Ссылка на постоянные столкновения за контроль над территорией между Кавказом и Тибетом выглядит у Риттера как детерминированная самой природой [там же, с. 93-97]. С полной уверенностью говорить о влиянии идей Карла Риттера на формирование политико-географических представлений Н. М. Пржевальского мы не можем, однако это влияние представляется более чем правдоподобным.

В 1870-е годы всё активнее в научный оборот входит понятие Lebensraum («жизненное пространство»). Дата его появления как политико-географической категории - вопрос спорный. Считается (по неуказанным причинам), что оно было введено в оборот в геополитическом отношении географом Ф. Ратцелем, одним из отцов геополитики [Ачкасов, Ланцов 2011, с. 38]. В научной периодике этот термин используется как минимум с середины XVIII века, но без каких-либо дополнительных смысловых оттенков, т. е. в обычном его значении -«место проживания». Так, в «Göttingische Anzeigen von gelehrten Sachen» еще от 11 января 1757 года опубликовано стихотворение Фридриха Карла Казимира фон Крейца, в котором есть такая строка: Wer seinen Lebensraum nur nach den Stunden misst...1

Немногочисленные примеры использования этого оборота следуют той же простой логике: Lebensraum означает «жилище» и ничего более. Ситуация начинает меняться после выхода в свет в 1859 году эпохальной работы Ч. Дарвина «On the Origin of Species by Means of Natural Selection, or the Preservation of Favoured Races in the Struggle for Life». Именно с этого момента постепенно понятие Lebensraum приобретает дополнительный смысл, как «место обитания (в условиях конкуренции за жизненное пространство)».

В журнале «Das Ausland: Wochenschrift für Erd-und Völkerkunde» (№ 43 за 22 октября 1870 г.), выходившем в Аугсбурге под редакцией Оскара Пешеля, была опубликована статья «Das neue geographische Jahrbuch», в которой, он же (статья не подписана) на с. 1012 пишет: «Der Anthropolog Waitz, ein äußerst sorgsamer Erforscher, war dagegen zu der Erkenntniß gelangt daß wenn auch der Einfluß des irdischen Lebensraumes auf ein bestimmtes Volk und eine bestimmte Gesellschaft nie aufhöre, seine Herrschaft doch mit dem Wachsthum der Gesittung immer schwächer werde». (Антрополог Вайи, очень внимательный исследователь, с другой стороны, понял, что, хотя влияние земной среды обитания на определенный народ и общество никогда не прекращается, его власть ослабевает с ростом культурного развития2).

В этом же журнале 4 марта 1872 года на страницах 217-221 (№ 10) вышла статья О. Пешеля «О научной ценности измерения черепов» («Ueber den wissenschaftlichen Werth der Schädelmessungen»), в которой автор дважды прибегает к этому термину, описывая образ жизни самоанцев (с. 219), а также влияние жизненного пространства на эволюцию «праформ» (с. 220).

В монографии «Völkerkunde» (1874) тот же Пе-шель указывал: «Zuchtwürdige Thiere und nahrungspendende Pflanzen waren also vorhanden oder konnten sich frühzeitig in China einstellen. Diess aber, sowie die oben geschilderte Begünstigung des Ackerbaues und vorhandenen Schätze an Erden sind alles was der Lebensraum zur Entfaltung der chinesischen Cultur freiwillig beigetragen hat» [Peschel, 1874, с. 397] (Таким образом, одомашненные животные и культурные растения присутствовали или могли заранее возникнуть в Китае. Однако это, а также указанное выше развитие земледелия и наличие полезных ископаемых, -именно тот вклад, который жизненное пространство внесло в развитие китайской культуры).

1URL: https://digipress.digitale-sammlungen.de/view/ bsb10538802_00069_u001/8?cq=Lebensraum

2Здесь и далее перевод автора.

Трудно сказать, знакомился ли Пржевальский с новинками германской географической и этнографической мысли, в частности, со статьями О. Пешеля. Однако и в данном случае можно наблюдать определенное соответствие мира представлений Пржевальского тому комплексу идей о конкуренции за место под солнцем, которое развивалось в географической науке, чуть позднее получившей дополнительное обозначение политической географии и геополитики.

Заслуживает внимания и такой аспект деятельности Пржевальского, затронутый М. К. Басха-новым, как сведения о тибетском золоте (в географическом смысле), которыми путешественник активно пользовался для аргументации необходимости дальнейшей поддержки его экспедиций государством. Сведения о богатстве золотом тех или иных труднодоступных регионов нередки в мировой истории. Один из классических примеров -царство Саба: царица Савская, якобы преподнесла в дар царю Соломону ароматы и золото (3я Царств. Х. 2), запасов которого в Южной Аравии практически нет [Бухарин, 2009, с. 32-39]. Сведения о тибетском золоте также имеют запутанную историю.

Середина XIX столетия - время бурного прогресса индологии. Как всякая научная дисциплина в начальной фазе развития, индология на тот момент еще не претерпела разделения на более частные направления и развивалась комплексно, т. е. один и тот же специалист мог выступать экспертом практически по всем вопросам. Одним из эпохальных трудов того времени стало четырехтомное издание «Indische Altertumskunde» норвежского индолога (так и не побывавшего в Индии) Христиана Лассена. Тома «Индийских древностей» выходили в 1847, 1849, 1857 и 1861 годах, причем каждый том неоднократно переиздавался в дополненном формате. Н. М. Пржевальский не мог не знать об этих работах, не мог ими не пользоваться при подготовке к изучению Центральной (Внутренней) Азии в целом и Тибета в частности.

Так, в первом томе труда, посвященного географии региона, Лассен со ссылкой на К. Риттера пишет о Северных Гималаях: «das Land ist reich an goldhaltiger Erde» [Lassen, 1847, с. 37] (Страна богата золотоносной землей). Здесь же Лассен со ссылкой на французского зоолога Ф. Герара говорит и о том, что «все реки в Ладакхе богаты золотом». Чуть далее Лассен пересказывает данные местной и античной традиции о золоте, которым якобы богаты народы Северной Индии, в частности, дарды [Lassen, 1847, с. 37], привлекает гидронимы Хираньяваха и Суварнабхуми для той же цели - привести дополнительные аргументы в пользу богатства золотом горной Индии [там же, с. 57-58, Amn. 3]. В целом, ссылок на богатство Индии золотом - от северных горных районов до Шри Ланки - в первом томе работы Лассена более 200, анализировать их все в заданных рамках рецензии не имеет смысла.

Несколько контрастирует с этими высказываниями, следующее заявление Лассена: «An edlen Metallen ist Indien glücklicherweise arm. Nur an Gold ist der Himalaja zum Theil reich. Es findet sich in den Strömen dieses Gebirges, doch nur weniges auf der Südseite, wie in Nepal und in dem oberen Gangeszuflusse, der Alakananda; dagegen führen alle Flüsse Ladakhs Gold und die von Iskardo sind reich daran» [там же, c. 237-238] (К счастью, Индия бедна благородными металлами. Только часть Гималаев богата золотом. Оно встречается в реках этого горного хребта, но только с южной стороны, как, например, в Непале и в верхнем притоке Ганга, Алакананды; с другой стороны, все реки Ладаха золотоносны, а река Искардо богата им). Здесь же (c. 238, Anm. 2) и далее (c. 389, 437) Лассен приводит ссылки на сочинения античных авторов, упоминали богатство Индии, в частности, Северной, золотом и прочими драгоценными металлами. Анализируя далее данные античной традиции о Северной Индии, Лассен все же приходит к следующему выводу: «Der Goldreichthum, der sie berühmt machte, wird durch neuere Nachrichten hinreichend bestätigt» [там же, с. 419] (Богатство золотом, сделавшее ее (Индию. - М. Б.) знаменитой, подтверждается новейшими сведениями).

Лассен анализирует далее положение соседних регионов, т. е. тех, которые граничили с золотоносными регионами Индии на Гиндукуше [там же, с. 433]. Гиндукушское золото в древности, как полагает Лассен (анализ источников с сегодняшней точки зрения не выдерживает критики, но для середины XIX в. выводы «не резали глаз»), вывозилось из Индии сначала вниз по Инду, затем морем в Средиземноморье [там же, с. 539].

Далее Лассен приводит сведения (легендарные, конечно) о богатстве золотом царей «по ту сторону Гималаев в горах на востоке», причем среди составляющих богатство этих царей приводится не только золото, но и многие другие продукты (драгоценные камни, благовония и пр.). Сами названия горных цепей в интерпретации Лассена должны были указать на богатство Северных Гималаев и прилегающих регионов, например, Амударьи, золотом [Lassen, 1847, с. 554, Amn 1, 555, 583-584]. Эти данные уже практически недвусмысленно указывали на регион, соответствующий Тибету в его географических пределах. И здесь же Лассен рассуждает о вывозе всех этих богатств неарийской Индии в качестве дани в пользу индоарийских царей. Сами данные индийской мифологии и географической традиции, в частности, названия гор, приводимые Лассеном, говорят в пользу того, что «север», т. е. район Гималаев и далее в сторону Тибета, богат золотом [там же, с. 772, 814].

Пересказ сведений древних источников о се-рах - народе, богатом шелком и золотом, о контактах жителей Индии с серами, жившими на северо-востоке от Индии, могли окончательно убедить читателя работы Лассена в том, что этот регион действительно «Страна чудес», богатая золотом [там же, с. 848].

Конечно, предположение о том, что сведения о богатстве золотом Тибета и Внутренней Азии в целом Пржевальский мог почерпнуть в «Индийских древностях» Х. Лассена остаются лишь гипотезой, требующей документального подтверждения. Впрочем, если это и так, то Пржевальский был бы не одинок в поисках золота на просторах Центральной Азии. Так, Д. А. Клеменц, судя по его полевому дневнику, лишь недавно полностью опубликованному, определенно искал в Монголии и в Восточном Туркестане в 1899 году отнюдь не только, а, может быть, и не столько памятники буддийской живописи, сколько следы присутствия золотоносных руд [Клеменц 2018, с. 207-274].

Заключение

Пржевальский был героем своего времени. Причем, героем, скорее, в печоринском смысле, собранием не только достоинств, но и пороков, свойственных его собственной эпохе, - эпохе в образовании, функционировании и структуре государственного аппарата, государственной политики, внешней и внутренней, научной. В этом отношении анализируемая книга М. К. Басханова является образцовой. Это не значит, что она состоит только из достоинств в их максимально доступной форме, но и преуменьшать их вес в исследовании не следует. В качестве финального вывода важно подчеркнуть другое: работа М. К. Басханова может и должна служить одним из образцов реконструкции биографий таких масштабных личностей, какой был Н. М. Пржевальский. Глубокое знание истории центральноазиатских экспедиций и не только круга Пржевальского, владение источниками и литературой на высочайшем уровне, понимание стратегических оборонных задач, часто ввиду отсутствия соответствующего образования и опыта, недоступное для «гражданских» исследователей, сочетание глубокого личного уважения перед свершениями Пржевальского и его учеников (в широком смысле слова) со смелостью в выявлении принципиальных моментов, определяющих оценку его деятельности (в виде отсутствия боязни «испортить» канонический образ) дали возможность М. К. Басханову создать работу, ценность которой сумеют распознать специалисты по самому широкому кругу дисциплин в сфере истории, географии, военного дела.

В очередной раз можно констатировать и еще один факт, выделяющий М. К. Басханова в ряду историков-востоковедов. Его работы, сюжетно обращенные в прошлое, в конечном итоге, адресованы (в том числе) и тем, кто принимает политические решения в день сегодняшний и завтрашний. Рецензируя одну из предыдущих его работ («История изучения восточных языков в русской императорской армии» [Бухарин, 2020, с. 1197-1198], кстати реальный уровень владения Пржевальским и его младшими коллегами восточными языками так же не вполне соответствует образу научного «светила» (с. 66-67)) нельзя было не отметить один из наиболее явных «посылов» этой книги: изучение частного вопроса (системы образования военных востоковедов) в состоянии выявить ряд особенностей функционирования государственного механизма в целом, в том числе негативных. Их своевременное устранение могло придать рассматриваемому направлению государственной политики значительно большую эффективность. Книга о деятельности Н. М. Пржевальского, его учеников и последователей, в конечном итоге, нацелена на решение этой же задачи: выявление недостатков государственной политики, привлечение к ним внимания и выявление возможностей «не наступать на те же грабли». В этом заключается главный практический, прикладной характер исследований по истории науки: архивные материалы не представляют собой запыленную музейную витрину, интересную только для немногочисленных знатоков той или иной частной проблематики. История науки представляет собой ту призму, проходя через которую луч света в состоянии осветить многие проблемы, не видимые без дополнительного светового импульса - работы исследователя. Само название книги указывает на то, что в центре исследования стоит именно государственная политика, ее максимально эффективная организация, тем более по такому вопросу как стратегические инициативы во внешней и оборонной политике.

В очередной раз, обращаясь к работам М. К. Басханова, приходится констатировать прискорбный факт современной научной политики: отсутствие поддержки со стороны государства для издания таких работ нужным тиражом. Не просто достойным (тираж в 200 экземпляров вызывает недоумение), а именно нужным для охвата максимально широкой аудитории, распространения книги не среди немногочисленных случайных покупателей и ближайшего круга автора, счастливцев, которым достанутся подарочные экземпляры, а целенаправленного распространения книги среди целевой аудитории, прежде всего, среди тех, чья деятельность связана с принятием стратегически важных политических решений. «Схлопывание» аудитории не просто ведет к регрессу науки в целом, к фрагментаризации научной среды, в которой те или иные работы, принципиально важные для развития научной мысли, доступны только в узком ее фрагменте. При таком подходе научная мысль теряет свое прикладное значение, стремительно превращаясь в антиквариат.

Работа М. К. Басханова нацелена на решение деликатной, благородной с общечеловеческой точки зрения, задачи - освободить образ Н. М. Пржевальского, его учеников и последователей от позднейших наслоений, в которых они не нуждаются. Не менее важна и благородна и другая задача - продолжить наполнение этого образа реальным и, что особенно важно, актуальным для сегодняшнего дня содержанием. Обе эти задачи с блеском решены.

Sobre autores

Mikhail Bukharin

Autor responsável pela correspondência
Email: michabucha@gmail.com
ORCID ID: 0000-0002-3590-016X

Academician of the Russian Academy of Sciences, Doctor of History (Dr. habil), Professor Chief Researcher

Institute of General History of the Russian Academy of Sciences Professor, Department of Political Science

Lomonosov Moscow State University

Bibliografia

Arquivos suplementares