Имя шута: лубочные персонажи Фарнос, Гонос и Ералаш

Полный текст

На лубочных картинках развлекательного содержания некоторые персонажи носят необычные имена. В этой статье речь пойдет о Фарносе, Гоносе и Ералаше. Имена этих персонажей не имеют никакого отношения ни к христианским каноническим именам, ни к народным прозвищам (от последних они отличаются тем, что их внутренняя форма не кажется очевидной).Как известно, русский игровой лубок неразрывно связан с народным театром1. Эта связь проявляется в различных аспектах, в частности, в употреблении имен и прозвищ. Театральный персонаж всегда как-то назван. Причем это может быть как имя собственное, так и апеллятив, в контексте пьесы становящийся именем собственным. Так, в пьесе «Барин и Афонька» действуют персонажи, обозначенные в заглавии [Берков (ред.) 1953: 44], в пьесе «Разговор двух министров» – Куракин и Волков [Берков (ред.) 1953: 62], в пьесе «Мнимый барин» – Барин, Барыня, Трактирщик, Лакей, Староста [Берков (ред.) 1953: 53]. Мы видим, что одни персонажи названы христианскими именами или фамилиями, другие – по роду занятий, социальному статусу и т. п. То же самое мы видим и в лубке. Далее я буду ссылаться на лубки, описанные в каталоге Д. А. Ровинского «Русские народные картинки». Персонаж лубка № 113 назван Митя [Ровинский I: 335], на картинке № 121 изображены Ванюшка, Танюшка, Яков Кучер и Кухарка [Ровинский I: 346]. Картинки №№ 137–138 воспроизводят диалоги Жениха и Свахи [Ровинский I: 359–361], а № 120 – монолог Блинщицы [Ровинский I: 344]. Однако лубочные имена шутов Фарноса, Гоноса и Ералаша не похожи на все перечисленное выше. Эти имена не относятся к христианским именам или фамилиям, не сообщают никакой специальной информации о персонажах, которые их носят (напр. о возрасте, социальном положении и под.). Все это обуславливает наш интерес к происхождению этих экзотических имен и их функционированию в лубках и других текстах.ФарносСамым популярным персонажем, носящим экзотическое имя, является Фарнос. В издании Д. А. Ровинского Фарнос встречается на нескольких гравюрах. На первой картинке (№ 209 А) Фарнос изображен верхом на свинье, в руках он держит какой-то духовой музыкальный инструмент, на голове у него шутовской колпак2. В верхнем левом углу помещен следующий текст3:«я детина не богатой / а имею нос горбатой / собою весма важеватой / зовут меня Фарнос / красной нос, / три дня надувался, / как в танцовалные башмаки обувался, / а колпак с пером надел, / полны штаны набздел, / совсем оболокся, / на виноходной свинье поволокся, / а свинья моя хрюкает, / лакомства своего нюхает» [Ровинский IV: 310–311].В оригинале текст представляет собой запись раешного стиха в строку. Для облегчения чтения мы добавили сюда цезуры.На второй картинке (№ 112) изображен мужчина в шутовском колпаке с пером и женщина в колпаке, украшенном хвостом или пером, которые покупают у целовальника спиртное. В верхней части листа помещен достаточно объемный текст, который начинается так:«Брат целовальник, не ты ли Ермак, / что носишь красной валиной колпак, / отдал бы я тебе поклон, / да на самом на мне колпак с хохлом, / знавал ли ты Фарноса? / Желаешь ли ты посмотрить краснова моево носа? / Жену мою Пигасью видал ли ты? / Вести такие про нас слыхал ли ты?» [Ровинский I, 334].Далее речь идет о том, что Фарнос и Пигасья накануне пропили в кабаке все деньги, при этом хорошо повеселились и впредь готовы поступать так же.На третьем из интересующих нас лубков (№ 209) Фарнос изображен в виде сидящего музыканта с гудком (смычковым музыкальным инструментом) в руках и в шутовском колпаке на голове. Это наиболее «русифицированное» изображение Фарноса и, видимо, наиболее позднее по времени изготовления из известных нам (согласно Ровинскому, этот лубочный лист выпущен между 1820 и 1830 годами). Здесь перед нами не европейский шут, а, скорее, музыкант-скоморох. В нижней части листа помещен текст, из которого, в частности, мы узнаем, как зовут этого музыканта:«Здравствуите, почтенные господа, / я приехал к вам музыкант сюда, / не дивитесь на мою рожу / что я имею у себя не очень пригожу, / а зовут меня молотца Петруха Фарнос, / потому что у меня большои нос. / Три дни надувался, / в танцавалные башмаки обувался, / а как в танцавалное платье совсем оболокся, / к девушкам и поволокся. / На шее я ношу поношеную трепицу, / а сам наигрываю в скрыпицу, / на жопе держу ворону, / от камаров оборону, / к тому ж я из жопы дух испущаю, / тем себя от них и защищаю. / Натура моя всегда так пробавляетца, / в кабаке вином с бабами забавляется» [Ровинский I: 439].Обращает на себя внимание, что в этом тексте главный герой назван не просто Фарносом, а Петрухой Фарносом. Исследователи XIX в. высказывали предположение, что лубочный герой Фарнос – пародия на шута Анны Иоанновны Pietro Mira, известного в русской истории как Педрилло [Ровинский V: 270]. Уже в XXI в. история российских гастролей Pietro Mira была описана в статье Марио Корти, посвященной итальянской музыке в Петербурге XVIII в. [Corti 2005]. В русскую культурную традицию Педрилло (Pietro Mira) вошел как шут, а не как музыкант. Соотнесение Петра (Петрухи) Фарноса и Pietro Mira действительно напрашивается, тем более что на двух первых из описанных нами картинок Фарнос имеет черты европейского шута или итальянского комедианта. Однако на картинках, соотносимых с европейскими гравюрами, Фарнос не назван Петрухой. А на той картинке, где изображен Петруха Фарнос, мы видим музыканта-скомороха, а не европейского шута. Так что предположение о его связи с шутом Анны Иоанновны следует отмести как маловероятное.Возвращаясь к первым двум картинкам, на которых изображен европейский шут, можно сказать, что это приехавший издалека музыкант и актер, у него большой красный нос, он любит веселиться, его интересуют вино и женщины. Фарнос одет в шутовскую одежду: колпак с пером или с бубенчиками. У него есть ворона, и он ездит на «виноходной свинье»4. В том, что этот персонаж попал в народную гравюру под влиянием европейского театра, сомневаться не приходится. Но остается вопрос, было это влияние непосредственным или опосредованным. Говоря о происхождении этого персонажа, Д. А. Ровинский предполагал, что Фарнос пришел непосредственно из итальянской пантомимы [Ровинский V:269]. На наш же взгляд, здесь уместнее говорить не о непосредственном влиянии уличных представлений, а о гравюрах на темы итальянского народного театра. В серии офортов Жака Калло I Balli di Sfessania, созданной в 1621‒1622 гг., имеется лист, на котором изображен Gian Farina. Мы склонны связывать имя Фарноса с именем Жана Фарины (франц. Jean Farine, итал. Gian Farina), персонажем комедии дель арте. В лубочной версии актуальной становится не мука, которой белили лица персонажи европейского народного театра (farina, farine – с итальянского и французского ‘мука’), а большой нос, с которым рифмуется русифицированная версия имени. Фонетические ассоциации Фарнос – нос всячески обыгрываются. В результате имя Фарина превращается в созвучное со словом нос имя Фарнос5.Появившись под влиянием имени персонажа комедии дель арте6 и получив широкое распространение благодаря лубочным текстам, имя Фарнос стало прочно ассоциироваться с культурой балагурства и шутовства. Так, в одном из многочисленных лубочных «Погребений кота» среди шутовской погребальной процессии мышей появляется мышка Фарносик: «Мышка Фарносик красный носик растоптала лапти ознобила лапки»7 [Ровинский I: 399].Слово Фарнос появляется не только в лубке. Фарнос как апеллятив встречается в словаре Даля, где толкуется как ‘высонос, гордец’. К нему в гнездо добавляется пара женского рода фарноска и слово фарносый, которое толкуется как ‘курносый’ [Даль IV: 1133] 8. По Далю получается, что фарнос – это человек, у которого кончик носа направлен вверх, то есть либо человек с курносым носом, либо гордец. В любом случае толкование идет с опорой на внутреннюю форму слова, на вычленение компонента -нос.Фарнос, фарноска и фарносый есть и в «Словаре русских народных говоров». Значения этих слов те же, что и словаре Даля. Фарнос здесь толкуется как 1) ‘человек со вздернутым носом’ 2) ‘заносчивый человек’. Фарноска имеет только отсылку к словарю Даля, без уточнения значения, локации и времени. Слово фарносый толкуется как ‘курносый, с некрасивым вздернутым носом» [Мызников (гл. ред.) 2016: 62]. Все фиксации относятся к середине XIX в. Можно заключить, что во второй половине XVIII – первой половине XIX в. имя Фарнос из популярного в народе и имеющего большие тиражи лубка вошло в городское просторечие в качестве имени нарицательного. Фонетический облик имени Фарнос провоцировал ассоциации, с одной стороны, со словами заноситься, заносчивый 9, а с другой – со словом курносый, что и определило семантическую историю слова. Именно употребление в городском просторечии могло быть зафиксировано Далем.Фарнос из лубка перебирается и в маргинальные литературные тексты. Хотя его литературная жизнь была довольно короткой, мы все же можем привести два примера. Так, это имя появляется в приписываемой Ивану Баркову порнографической пьесе «Дурносов и Фарнос» [Барков 1992: 276–318]. Нужно сказать, что Фарнос – не единственный персонаж, перекочевавший в эту пьесу из лубка. Среди действующих лиц мы видим Миликрису, имя которой, несомненно, навеяно именем Милитрисы – матери Бовы-королевича из одноименной лубочной сказки. К сказке о Бове некоторым образом отсылает и имя другого персонажа пьесы – Щелкопера. Хотя появившееся в XVIII в. слово щелкопер [Виноградов 1994: 78] было хорошо известно во времена Баркова, мы видим здесь также и отсылку к лубочной сказке, одним из героев которой был Лукопер. Лубочная сказка о Бове-королевиче выдержала много переизданий, ее герои были хорошо известны. Имена Милитрисы и Лукопера однозначно отсылали к истории о Бове. Поэтому созвучные им Миликриса и Щелкопер также должны были отсылать читателя к популярной лубочной литературе.Имя Фарнос, точнее фамилия (или прозвище) Фарносый, встречается в «Повести о днях моей жизни» И. Е. Вольнова [Вольнов 1914: 66]. Фарносый – эпизодический персонаж, то есть для Вольнова это не говорящая фамилия, а самая обыкновенная.ГоносГонос – родной брат Фарноса. У него также большой нос, в лубке он прямо назван «дураком», он одет в полосатый костюм шута и, как положено шуту европейского происхождения, ходит с вороной. Облик Гоноса очень близок длинноносым комическим персонажам, изображенным на офортах Калло, хотя установить конкретный прообраз этого персонажа не удается.На гравированной картинке, где изображен Гонос (№ 209 Б), приводится следующий текст:«У меня дурака имя Гоноса, / тяшко и велико бремя носа. / Брада власами аки лес густая, / а голова мозгом что дупло пустая, / в кавтан аз облекся полосаты, / а пуговицы на нем узловаты, / исчириками купно смазные, / но и пуговицы на них вырезные. / В путь аз ноги свои приуготовляю, / и бич долги коню своему являю, / дабы конь мой бежал не спотыкался / и шпорами в ребра не ударялся, / а за плечами сию ворону ношу, / пения слаткаго от оныя прошу, / зане глас ее зело преслатки, / но токмо пребывает кратки» [Ровинский IV: 311].Имя Гонос так же, как и имя Фарнос, рифмуется со словом нос, что определяет его функционирование как шутовского имени. Гонос соотносится с представленными в «Словаре русских народных говоров» словами гоносúться (‘кичиться, проявлять спесь, важничать’ [Филин (гл. ред.) 1972: 9]) и гонóсный (‘гордый, спесивый’ [Филин (гл. ред.) 1972: 9]). Значения этих слов перекликаются со значениями упомянутого выше апеллятива фарнос и образованного от него прилагательного фарносый. Однако картинки с Фарносом, по всей вероятности, были более распространенными в народной среде и имя шута Фарноса было известно лучше, чем имя Гоноса, что и привело к появлению апеллятива и его словарной фиксации. Слово гонос и его производные, в отличие от фарнос, в словарях не встречаются.ЕралашЕралаш как имя собственное встречается на трех лубочных картинках (№№ 206, 207, 208). В алфавитном указателе к изданию Ровинского [Ровинский V: 420] рядом с именем Ералаш стоит пояснение «дурацкая персона», то есть коллекционер и издатель лубка не сомневался в том, что Ералаш – это имя собственное. Сам Ералаш везде изображен по-разному, но все три картинки объединены темой алкоголя. На картинке № 206, которая обозначена Ровинским как копия с иностранного оригинала, Ералаш – это продавец водок в голландском костюме. Картинка сопровождается текстом: «Так-то наш Ералаш за торг принимается, / винцом забавляется / надел на плеча корзiну, / а сам кричит рот розиня: / у меня в корзине всякия вотки, / кто охотник пить, прочищаите глотки» [Ровинский I: 438]. На картинке № 207 Ералаш изображен в шутовском костюме, он держит в руках кувшин, из которого пьет вино. Подпись следующая: «Наш Ералаш всегда так пробавлялся / искляницы винцом забавлялъся» [Ровинский I: 438]. На картинке № 208 Ералаш изображен стариком с длинной бородой, который одной рукой обнимает женщину в русском костюме, другой подвигает к себе кувшин с вином. Картинка подписана так: «Наш Ералаш сулит молодице два гроша / чтоб перебила в бороде все воши, / Ералаш наш» [Ровинский I: 439]. Кроме темы алкоголя, эти тексты объединяются внутренней рифмой «наш – Ералаш». Как и в предыдущих случаях, рассмотренных в этой статье, рифма-дразнилка «наш – Ералаш» оказывается объединяющей словесной формулой, которая лежит в основе разных текстов. Имя с рифмующимся словом оказываются фундаментом, на котором могут строиться разные здания.Слово ералаш тюркского происхождения, означает ‘неразбериха, смесь, соединение, путаница, смятение’. В словаре М. Фасмера приводятся также диалектные формы яралаш, ярлаш, арлаш и добавляется новое значение ‘игра в вист’ [Фасмер II: 22]. «Словарь русского языка XVIII века» фиксирует для этого слова значение ‘беспорядок, вздор’ и снабжает его пометами: «новое слово» и «простонародное». В качестве примера приводится реплика Феклы из комедии В. В. Капниста «Ябеда»: «От коль в головушку твою такой содом, сумбур и ералаш явился?» [Сорокин (гл. ред.) 1992: 79]. «Словарь русских народных говоров» дает слова ералашить и ералашничать (‘приводить в беспорядок’; ‘говорить вздор, молоть чепуху’), ералашный (‘беспокойный, подвижный, озорной’), ералашь ж. р. (1) ‘беспорядок’, 2) ‘бессмыслица, вздор, чепуха’) [Филин (гл. ред.) 1972′: 364]. В словаре В. Даля есть еще одно значение: ‘смесь разнородного сахарного сухого варенья, в одном слитке.’ Но что для нас более важно, у Даля в гнезде слова ералаш есть слово ералашник со значением ‘кто говорит либо производит ералаш: бестолковый рассказчик или исполнитель’ [Даль I: 1297]. Именно последнее, вероятно, соединяет употребления слова ералаш как нарицательного и как имени собственного. Ералаш оказывается подходящим именем для персонажа сценок и уличного балагурства.* * *Мы видим, что имена лубочных шутов имеют разное происхождение и разную историю бытования. Имя Фарнос, вероятно, имело европейские корни. Но за сто лет из имени дурака и шута оно под влиянием фонетических ассоциаций стало апеллятивом со значениями ‘гордец с задранным вверх носом’ и ‘курносый человек’. При этом, судя по пьесе, приписываемой Баркову, связь Фарноса с лубком осознавалась довольно отчетливо. Фигура Гоноса также восходит к европейской шутовской культуре. Однако его имя имеет другое происхождение. В виду ограниченности материала делать однозначные выводы здесь невозможно. Но можно предположить, что фонетический облик этого имени опирался на диалектные или просторечные слова и для создателей лубочного текста имя Гонос было более понятным и очевидным, чем Фарнос. Иную историю имеет шутовское имя Ералаш. Изначально слово ералаш было апеллятивом, характерным для городского просторечия. Его значение ‘вздор, чепуха’ актуализовало использование слова как имени «дурацкой персоны», то есть шута.Объединяющим моментом в функционировании имен этих трех шутовских персон является рифма. Имена Фарнос и Ганос рифмуются со словом нос, имя Ералаш со словом наш. Эти рифмы появляются в каждом тексте, где встречаются наши персонажи, а фонетические созвучия и ложная этимологизация дают обширный материал для языковой игры и балагурства. В заключении отметим, что словесное балагурство и использование рифм-дразнилок достаточно широко представлено в устной народной речи. Здесь уместно привести пример из современной художественной литературы. В повести Г. Ш. Яхиной «Эшелон на Самарканд» имеется отдельная глава, посвященная «поэтическому творчеству» беспризорников, которые любили «собственными силами придуманные рифмы» [Яхина 2021: 254–256]. Рифмованное обыгрывание имен занимает в этом творчестве значительное место. Так, про комиссара поезда по фамилии Белая дети говорят: «Белая, Белая, / Дура ты дебелая» и «Белая – баба спелая, / Только уж больно очумелая». Так же обыгрывается и имя начальника поезда: «Начальник поезда удостоился лишь рифмованных кличек – однообразных и преимущественно неприличных: Деев-Елдеев, Деев-Мандеев, Деев-Обалдеев… Клички пользовались популярностью. За глаза Деева только так и называли, с привеском» [Яхина 2021: 255–256]. Таким образом, мы видим, что практика фольклорного рифмования имен собственных вошла и в литературу XXI в.

Об авторах

Александра Андреевна Плетнева

Институт русского языка им. В. В. Виноградова РАН

Российская Федерация,

Список литературы